Дэниэл Деннет - Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Освобождение или ужас звучат в этих словах? Кажется, сам Ницше не мог этого решить – возможно, потому что он часто окутывал глубинные смыслы своей «научнейшей из гипотез» такими весьма таинственными одеяниями. Можно немного снизить градус, поговорив о чарующей пародии на этот фрагмент из Ницше, созданной писателем Томом Роббинсом в романе «Даже девушки-ковбои иногда грустят»:

В этом году Джулиан подарил Сисси игрушечную тирольскую деревеньку, сделанную с удивительным мастерством.

Там был крохотный собор, где витражные окна делали солнечный свет разноцветным, точно фруктовый салат. Там были площадь и ein Biergarten , где в субботние вечера становилось довольно шумно. Была булочная, где всегда пахло горячим хлебом и штруделями. Были ратуша и полицейский участок с раздвижными стенами, за которыми волокиты и коррупции таилось не больше и не меньше, чем обыкновенно бывает. Были малыши-тирольцы в искусно вышитых кожаных бриджах, а под бриджами – не менее искусно выполненные гениталии. Были лыжные магазины и множество других интересных мест, включая детский приют, спроектированный так, чтобы на каждый Сочельник сгорать дотла. И тогда сироты в пылающих ночных сорочках бросались в снег. Ужасно. Где-то к середине января являлся пожарный инспектор и осматривал развалины, бормоча: «Если б меня послушали, дети бы сейчас были живехоньки» 244.

Примечательно уже то, с каким искусством это написано. Кажется, что ежегодное повторение драмы сиротского приюта лишает этот мирок любого подлинного смысла. Но почему? Почему именно повторение делает причитания пожарного инспектора столь фальшивыми? Возможно, получше разобравшись, что именно они означают, мы заметим уловку, заставляющую рассказ «работать». Отстраивают ли сиротский приют сами крохотные тирольцы или у миниатюрной деревеньки есть кнопка перезагрузки? А в чем разница? Ну а откуда берутся новые сироты? Может, «погибшие» воскресают? 245Заметим, что, по словам Роббинса, приют был спроектирован так, чтобы каждый Сочельник сгорать дотла. Очевидно, создатель этого маленького мира издевается, высмеивая то, как серьезно мы воспринимаем возникающие в нашей жизни проблемы. Кажется, мораль ясна: если у этой драмы есть смысл, ниспосланный Создателем свыше, то это – непристойная шутка, опошление человеческих мытарств в дольнем мире. Но что, если смысл – созидание самих людей, появляющихся заново в каждом цикле, а не в некоем даре свыше? Это может помочь нам найти смысл, которому бы не грозило повторение.

Это – определяющая тема экзистенциализма в разнообразных его изводах: единственный возможный смысл – это смысл, который вы (как-то) создаете сами. Как именно достичь этой цели, всегда было для экзистенциалистов своего рода загадкой, но, как мы вскоре увидим, в своем описании процесса порождения смысла дарвинизм способен предложить отгадку. Ключ к тайне, опять-таки, в том, чтобы отказаться от идеи примата Разума, принадлежащей Джону Локку, и заменить ее концепцией, в которой сама значимость , как и все, что нам дорого, постепенно возникает из ничего и эволюционирует.

Прежде чем поговорить об этом подробнее, можно остановиться и посмотреть, куда завели нас окольные пути. Мы начали с несколько инфантильной идеи Бога-Мастерового и поняли, что, если воспринимать ее буквально, у этой идеи нет шансов. Затем мы посмотрели с позиции Дарвина на имеющий место в действительности процесс «проектирования», плодами которого являемся как мы, так и все чудеса природы, и обнаружили, что Пейли был прав, утверждая, что появление всего этого потребовало огромной проектно-конструкторской работы, но что тому есть вполне реалистичное объяснение: множество идущих одновременно, а потому непомерно расточительных процессов бездумного, алгоритмического проектирования и проверки, в котором, однако, даже самые незначительные усовершенствования замысла бережливо взращиваются, копируются и используются на протяжении миллиардов лет. Своей удивительной уникальностью и индивидуальностью творение обязано не шекспировскому творческому гению, а непрестанному воздействию изменений, аккумулирующийся результат которых Крик назвал «замороженными случайностями» 246.

Такая концепция процесса творения, очевидно, все еще оставляет место для Бога-Законодателя, но тот в свою очередь отступает перед ньютоновским Богом – Открывателем законов, который, как мы только что видели, тоже постепенно исчезает, не оставляя после себя вовсе никакого Разумного Актора. Остается лишь то, к чему бездумно приводит процесс вечной перетасовки (если он приводит хоть к чему-нибудь): вневременная платоническая возможность порядка. И эта возможность – как постоянно заявляют математики – прекрасна; пусть сама по себе она не является чем-то разумным, но, чудо из чудес, она умопостигаема. Будучи абстрактной и существуя вне времени, она лишена основания или источника , нуждающегося в объяснении 247. Что нуждается в объяснении своего происхождения, так это сама конкретная Вселенная, и, как давно спрашивал Филон Юма: Почему бы не ограничиться материальным миром? Он , как мы видели, и в самом деле сам себя вытаскивает из болота; он создает себя ex nihilo , или, во всяком случае, из чего-то почти неотличимого от абсолютного ничто. В отличие от ошеломительно таинственного вневременного само-творения Бога, это сотворение себя вовсе не чудесно и оставило множество следов. И, поскольку оно не только конкретно, но и является плодом изысканно детализированного исторического процесса, это само-творение – творение абсолютно уникальное, включающее в себя и превосходящее все романы, картины и симфонии, созданные людьми; в гиперпространстве возможностей оно занимает место, отличающееся от всех прочих.

В XVII веке Бенедикт Спиноза отождествил Бога с Природой, утверждая, что истинным путем богословия является научное исследование. За эту ересь он подвергся преследованиям. Еретический образ двуликого Януса Спинозы – Deus sive Natura (Бог или Природа) – внушает беспокойство (или кажется некоторым соблазнительным): персонализировал ли он Природу, предлагая это научное упрощение, или деперсонализировал Бога? Более плодотворная идея Дарвина задает структуру, в рамках которой мы способны рассматривать разумность Матери-Природы (или, может быть, лишь кажущуюся разумность?) как нечудесную и нетаинственную – и тем самым еще более удивительную – характеристику этой самосозидающей сущности.

ГЛАВА 7: Первый живой организм должен был и притом не мог существовать: простейший живой организм слишком сложен, он потребовал слишком большой проектно-конструкторской работы, чтобы возникнуть в результате случайного стечения обстоятельств. Эта дилемма решается не введением небесного крюка, а длинной серией дарвиновских процессов: самовоспроизводящиеся макросы, до которых (или одновременно с ними), возможно, существовали самовоспроизводящиеся кристаллы глины, на протяжении миллиарда лет постепенно развивались, переходя от состязаний в удаче к состязаниям в мастерстве. А физические закономерности, от которых зависели эти подъемные краны, сами могли быть результатом слепой и равнодушной перетасовки Хаоса. Таким образом, практически из ничего сотворил себя мир, который мы знаем и любим.