Екатерина Варкан - Тайны драгоценных камней и украшений

Портрет Анны Алексеевны, выходящий из ее Дневника, выглядит как-то не объемно. Плоский портрет. И Пушкин, посомневавшись, в «Евгении Онегине» все же вывел всю ее светскую пошлость.

Все эти колкости он оставил всё ж в черновике. Думается, из некоторого уважения к даме.

Не забыл Пушкин поместить Оленину и в свой донжуанский список. Анна Алексеевна стоит предпоследней в первой, главной части списка, сочиненного в альбом к Елизавете Николаевне Ушаковой, и намекающего на амурные истории поэта. После Олениной триумфально завершает пушкинский любовный ряд Наталья Николаевна Гончарова.

Нашлись у Пушкина и слова восхищения несостоявшейся невестой, в которых он предпочитает оленинские глаза даже глазам знаменитой Александры Осиповны Россет.

Однако и за это свое откровение получает мгновенную выволочку. Анна Алексеевна впадает в истеричное возбуждение от того, что Пушкин посмел назвать ее своей. То есть «глаза Олениной моей!» Его же «Олениной моей» могло означать то, что он попросту рассекретил свое отношение к ней. И она всё ж, видно, была ханжа. Впрочем, вскоре Пушкину станет это всё одно.

А пока что обеих дамочек — Оленину и Россет Пушкин, шутя с любовью, поминает еще в одной стихотворной реплике, посвятив ее третьей, Анне Ивановне Вульф.

По всему сказанному Анна Алексеевна, безусловно, удивительным образом походила на мать. Да и что мы можем требовать от молоденькой девушки, балованной вниманием и существующей правилами света?

Девичьи ее записи приоткрывают тайну отношений с Пушкиным, которых, в общем-то, с ее стороны и не существовало. На поверку лишь только самодовольно-ревностные нотки, когда Оленина ставит под сомнение саму пушкинскую влюбленность в нее, переадресовывая его возвышенное внимание графине Аграфене Федоровне Закревской. «Он влюблен в Закревскую и все об ней толкует, чтоб заставить меня ревновать, но при том тихим голосом прибавляет мне нежности». Может, и так. Поэт вообще был влюбчив, и это его правило — не совершеннейшая новость.

Сам Пушкин, как кажется, был бы сильно разочарован, если б заглянул в оленинский Дневник. И даже неприятно удивлен. Пожалуй, бежал бы без оглядки, как ошпаренный. Но он не имел привычки читать чужие секреты. Мы же не так щепетильны в этом деле.

«Бог, даровав ему Гений единственный, не наградил его привлекательною наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевала тот ум, которой виден был в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный от поколения матери, не украшал лица его, да и прибавьте к тому ужасные бокембарды, растрепанные волосы, ногти как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава природного и принужденного и неограниченное самолюбие — вот все достоинства телесные и душевные, которые свет придавал Русскому Поэту 19 столетия». Таков зарисованный ею его портрет. Но этого кажется мало.

«Говорили ещё, что он дурной сын, но в семейных делах невозможно знать; что он распутный человек, да к похвале всей молодежи, они почти все таковы. И так всё, что Анета могла сказать после короткого знакомства, есть то, что он умён, иногда любезен, очень ревнив, несносно самолюбив и неделикатен».

Или вот еще пассаж. О главном.

«Среди странностей поэта была особенная страсть к маленьким ножкам, о которых он в одной из своих поэм признавался, что они значат для него более, чем сама красота. Анета соединяла со сносной внешностью две вещи: у неё были глаза, которые порой бывали хороши, порой простоваты, но её нога была действительно очень мала, и почти никто из молодых особ высшего света не мог надеть её туфель». Забавно, Оленина не без претензии пишет о себе в третьем лице. Впрочем, она же здесь сочинительница. Сочиняет свой роман.

Но и Пушкин не отмалчивается — на предмет нашумевших маленьких ножек как минимум. Вот что припомнилось Анне Петровне Керн: «В это время он очень усердно ухаживал за одной особой, к которой были написаны стихи: „Город пышный, город бедный…“ и „Пред ней, задумавшись, стою…“ Несмотря, однако ж, на чувство, которое проглядывает в этих прелестных стихах, он никогда не говорил об ней с нежностию и однажды, рассуждая о маленьких ножках, сказал: „Вот, например, у ней вот какие маленькие ножки, да чёрт ли в них?“».

Да, что, и по правде если говорить, с удивительным легкомыслием проморгать Пушкина могли многие из нас. К тому он в действительности отличался взбалмошным поведением и нравом, не всегда симпатичными девичьей скромности.

При том же воображение Олениной занято в то время иными лицами. И вот Анна Алексеевна проговаривается о своей сильной склонности к князю Алексею Яковлевичу Лобанову-Ростовскому. Мундиры и эполеты красными мальчиками в глазах завораживали даже будто бы вполне продвинутых женщин. Знаменитая мемуаристка графиня Дарья Федоровна Фикельмон, вообще склонная выделять в свете мужчин более женщин, называет князя самым модным и красивым при дворе, примечая изысканность во всем его облике: «Среди здешних мужчин самое интересное, на мой взгляд, лицо у князя Алексиса Лобанова, лицо цивилизованного сармата, на котором сквозь изящество и любезность проглядывают черты свирепого и независимого дикаря». Из Дневника ее видно, что князь был и большой затейник и умел со вкусом развлечь (завлечь) женщину, почему, по общему мнению, он, несомненно, оказывается «среди модных мужчин, которых отличают и предпочитают элегантные светские дамы».

Любопытно и то, что Фикельмон, ревностно сообщая нам и о первых красавицах Петербурга, среди которых числилась и она сама, ни словом не поминает Анну Оленину, хотя по всему подтанцовывали обе в одном кругу и с одними кавалерами. Да и всю семью она определяет людьми «умными, но незанимательными». Пушкина же Фикельмон находит очаровательным и совершенно непретенциозным, любезным, остроумным и «полным воодушевления и веселости в разговоре» при всей известной некрасоте лица его и «дикости». Оленина, в свою очередь, Фикельмон выделила и определила ее очень милой.