Клиффорд Гирц - Постфактум. Две страны, четыре десятилетия, один антрополог

Употреблять расплывчатый и скромный термин «страна» (по-арабски блад , по-индонезийски негри ), а не, как это гораздо более распространено, такие насыщенные, нагруженные и зачастую достаточно тенденциозные термины, как «государство» ( давла, негара ), «нация» ( умма, бангса ), «родина» ( ватан, танах-аир ) или «национальное государство» (для которого, по веским причинам ни в том, ни в другом языке нет подходящего эквивалента), для обозначения того, что стоит за словами «Марокко» и «Индонезия» и является их наиболее глубоким и общим референтом, – это больше, чем просто семантический шаг. Это значит поставить под сомнение адекватность обычного способа их осмысления как слабых режимов, господствующих над необразованными народами, и предложить другой образ: исторические ландшафты, усеянные политикой.

Первое, что бросается в глаза в Индонезии (или, во всяком случае, бросилось в глаза мне, когда я бродил среди хаоса министерств, ведомств, институтов и полицейских участков Джакарты), – то, что это осадок настоящего, чистый продукт рухнувшего колониализма, а первое, что бросается в глаза в Марокко (когда смотришь на озимандские 39 39 Озимандия – царь, герой одноименного стихотворения Шелли. В стихотворении имя «Озимандия» написано на обломке изваяния, оставшегося от величественной цивилизации. Озимандий – греческое имя Рамзеса II. – Прим. перев. святыни Рабата и их имитации в стиле араб-нуво), – то, что это анахронизм, княжество эпохи Возрождения, которому благодаря ловкости и удаче удалось продержаться до двадцатого века. Но затем, после длительного пребывания за пределами столиц с их шармом, понимаешь ошибочность обоих суждений. И это заставляет задуматься, почему они кажутся привлекательными стольким аналитикам, как местным, так и иностранным, да и тебе самому. Существует не так уж много книг («Индонезия: реальная мечта», «Le Fellah Marocain: Défenseur du Trône» 40 40 «Марокканский феллах: защитник трона» ( франц. ). – Прим. перев. , «Бунт в раю», «Предводитель правоверных») 41 41 Jones H. W. Indonesia: The Possible Dream. New York, 1971; Leveau R. Le fellah marocain, défenseur du trône. Paris, 1976; Tantri K’tut. Revolt in Paradise. London, 1960; Waterbury J. The Commander of the Faithful. London, 1970. Версия, в очень сильной мере концентрирующаяся на фигуре султана, представлена в: Coombs-Schilling M. E. Sacred Performances: Islam, Sexuality, and Sacrifice. New York, 1989; исследование, в котором власть короля помещается в более широкий, социологически более реалистический контекст: Hammoudi A. Maître et disciple: Aux fondements culturels de l’autoritarisme marocain. Paris, 1992. Сильная версия индонезийского революционного движения (провалившегося): Anderson B. Language and Power: Exploring Political Cultures in Indonesia. Ithaca, 1990; более сбалансированный взгляд: Emmerson D. K. Indonesia’s Elite: Political Culture and Cultural Politics. Ithaca, 1976. Мои собственные взгляды излагаются в: Geertz C. Islam Observed. Chicago, 1973. , в которых Индонезию изображают не только хранящей верность народной революции либо предающей ее, и еще меньше книг, в которых Марокко описывают не через призму его короля. В том, как эти места представляют себя себе и другим, а также в том, как мы смотрим на них и какие питаем надежды в отношении их, есть что-то систематически вводящее в заблуждение.

Отчасти это пристрастие к историям о власти – о перипетиях незавершенной революции, о схемах и маневрах обороняющейся монархии – является результатом бурной постколониальной истории этих двух стран. Череда региональных восстаний, городских беспорядков, неудавшихся покушений, почти успешных переворотов (убийства в аэропортах и расстрелянные пикники), а также безрассудные первые шаги в международной политике (Зеленый марш 42 42 Зеленый марш – массовая акция в Марокко в 1975 году, организованная правительством, чтобы вынудить Испанию передать Марокко спорные территории Западной Сахары. Толпы безоружных марокканцев пересекли границы спорных земель, размахивая национальными флагами и Коранами. В результате Западная Сахара была разделена между Марокко и Мавританией. – Прим. ред. , Конфронтация с Малайзией 43 43 Конфронтация с Малайзией – конфликт Индонезии и новообразованного государства Малайзия в 1961–1966 годаx. Индонезийское правительство выступило против плана создания Малайзии, в которую первоначально предполагалось включить не только Малайскую Федерацию на Малаккском полуострове и Саравак и Сабах в северной части Калимантана, но и Сингапур и Бруней. Этот проект был объявлен колониальным и империалистическим, а борьба с ним позиционировалась как шаг к мировой революции. Противостояние развернулось на уровне переговоров в международных организациях, в 1963 году индонезийские добровольцы начали партизанскую войну на Северном Калимантане, в 1965-м Индонезия вышла из ООН. Режим Сухарто не был заинтересован в продолжении конфронтации, и в 1966 конфликт был свернут. – Прим. ред. ) привели к тому, что практически все – посторонние, которые хотят вмешаться, свои, которые хотят найти выход, – оказались сильно озабочены не только тем, удержится ли центр, но и тем, что этот центр на самом деле собой представляет. Если (как предполагается) государство управляет страной, то что (как мы должны вообразить) управляет государством?

Но за этим скрывается нечто большее, чем желание читать и, возможно, переписывать сегодня завтрашние заголовки. Представление о том, что столь многое (на самом деле почти все) зависит от быстротечных мелодрам наблюдаемой политики – кто вхож к королю? (и сколько это стоит?) где распространители Революции? (и какие планы они строят?), – вытекает из более глубокой ошибки, запутывающей еще сильнее: отделения власти от условий ее возникновения или непосредственного отправления, в результате чего она становится единой, абстрактной силой, определяемой, подобно обаянию, магии или повседневным представлениям об электричестве, исключительно через ее последствия. Элиты монополизируют ее, массы лишаются ее; центры владеют ею, периферии сопротивляются ей; официальные лица угрожают ею, подданные прячутся от нее. Но что она такое, остается загадкой.

Это и останется загадкой, пока единственные вопросы, которые задают о власти, – это вопросы о том, где она находится и против кого она направлена (вопросы, составляющие идею фикс как правых, стремящихся ее укрепить, так и левых, стремящихся перенести ее куда-нибудь еще), а не о том что, помимо должности, оружия и воли, делает ее реальной. Превращение (за одиннадцать столетий) тучи марокканских племенных вождей и городской знати, религиозных правоведов и странствующих торговцев, потомков Пророка и харизматичных народных героев в гигантский лабиринт личной преданности, соперничества, заговоров и предательств и включение (за пятнадцать столетий) огромного конгломерата индонезийских народов, общин, конфессий, языков, привычек и образов жизни в идеологическую суперкультуру могут рассказать нам о сущности этих стран больше, чем повествования о Левиафане или о переменчивых судьбах политических знаменитостей. Государства столь же сложны, столь же локально сконструированы и столь же непохожи, как разные литературы – и как минимум столь же оригинальны.