Барт Эрман - Триумф христианства [Как запрещенная религия перевернула мир] [litres]

К одиннадцатой книге Люций сыт по горло своим ослиным существованием. Он сбегает от своих последних хозяев, находит тихое место на берегу моря, засыпает там – и просыпается, когда над морем восходит луна. Он знает, что луна – «изначальная богиня высших приливов и отливов»; поэтому, в знак ритуального очищения, семь раз погружает голову в воду и призывает ее, перечисляя ее возможные имена: Церера, Венера, Диана или Прозерпина. Этот каталог божественных имен он заканчивает обобщением: «Или же любое иное имя, любой иной облик, любые иные обряды, которыми дозволено почитать тебя» [121].

Дальше происходит богоявление. Богиня предстает перед героем. Она сообщает, что она – величайшая из божественных существ: «Я, по природе мать всего живого, госпожа сил природы, первородная дочь времени, высшее божество, царица мертвых, первая из пребывающих на небесах, единое проявление всех богов и богинь, я, по кивку которой зажигаются и гаснут светила небес, обрушиваются на берег очистительные волны морские, умолкают стенания в аду». Далее она указывает, что разные люди называют ее различными именами, но ее «истинное имя» – царица Исида.

Исида обещает принести Люцию спасение – избавить его от жалкого животного существования. Более того, она даст ему возможность почитать себя даже по окончании земной жизни. Но с одним условием. Она осыплет его своими благодеяниями, а он должен предаться ей полностью: «Все оставшиеся дни твоей жизни должны быть посвящены мне, и… ничто, кроме смерти, не освободит тебя от этой службы… Саму свою жизнь должен ты посвятить той, что спасает тебя и возвращает в род людской».

Исида верна своему слову. Она дает Люцию наставление: завтра, на празднике в ее честь, он найдет жреца с букетом роз – и, съев эти розы, обретет избавление. Так Люций и поступает – и превращается в человека. В финале книги рассказывается, как Люций посвящает себя служению Исиде. После долгого и достаточно сложного подготовительного периода он проходит посвящение в ее мистерии. Автор не может точно и в подробностях рассказать нам о том, что происходит во время этой церемонии, он ведь описывает «мистерию», которая для непосвященных должна остаться тайной. Так что его рассказ красноречив, но до обидного уклончив. Ясно лишь, что Люций при этом переживает самый счастливый миг своей земной жизни, нечто вроде нового рождения, – и посвящает жизнь служению Исиде.

Позднее, однако, он узнает, что вершины посвящения не достиг. Есть и более высокий уровень – посвящение в мистерии божественного супруга Исиды, «Отца Богов, непобедимого Осириса». Люций удивлен: «Ибо я полагал, что уже полностью посвящен». Но нет, Осирис стоит превыше Исиды, и Люцию необходимо новое посвящение. Люций не слишком этому рад, – ведь участие в этой церемонии, помимо всего прочего, очень дорого. Но он проходит и второе посвящение.

А через некоторое время выясняется, что нужно еще и третье. Он начинает спрашивать себя, не мошенничество ли все это, однако решает заглушить свои подозрения. И скоро убеждается, что был прав: «Со временем, по прошествии нескольких дней, Господь Осирис, могущественнейший из великих богов, высочайший из величайших, величайший из высочайших, правитель великих, явился мне в ночи, не скрываясь более под маской, но своим лицом, и заговорил со мной своим божественным голосом». Вскоре после этого книга и заканчивается.

Нок отмечает: между тем, что произошло с вымышленным героем Люцием, обратившимся к Исиде, и тем, что происходило с реальными язычниками, обращавшимися в христианство, много общего. Люций признает Исиду величайшей из богов, той, которой поклоняются на небесах, на земле и под землей. В обмен на его преклонение она преображает его жизнь. Он рождается заново. Становится в полной мере человеком – в самом буквальном смысле. Более того: ему обещана жизнь после смерти. В обмен на это она требует полной преданности себе. Он проходит посвящение в ее культ и живет дальше, поклоняясь ей.

Все это звучит очень похоже на то, что происходило с новообращенными, вступавшими в христианскую общину: они также признавали христианского бога единственным правителем мира, более могущественным, чем любые иные существа на земле и на небесах, способным дать верующим в него новое рождение и новую жизнь, – не говоря уж о жизни после смерти, – в обмен на абсолютную преданность. Однако есть и важнейшее отличие. Люций ни разу не думает и не говорит, что Исида – единственная богиня. Напротив, она выше всех прочих богов. А дальше выясняется, что и это не совсем верно. Есть еще более великий бог – Осирис. А может быть, есть и другие, еще более великие? На этот вопрос автор ответа не дает. Обратившись к Исиде, Люций не перестал быть язычником, не перестал признавать существование других богов. Не давал он и обещаний не почитать никого, кроме нее. Его приверженность Исиде не эксклюзивна. Это просто особенно сильная приверженность.

Итак, христианство было единственной известной нам в античности миссионерской религией – и почти единственной (наряду с иудаизмом) эксклюзивной. Именно это сочетание миссионерства и эксклюзивности стало решающим для победы христианства. Будь христианство миссионерским, но не эксклюзивным, оно привлекало бы к себе новых сторонников, но язычеству в целом это бы не угрожало. Язычники просто начинали бы поклоняться Христу вместе с прочими богами по своему выбору: Юпитеру, Аполлону, Диане, Митре, Исиде… выбирай на вкус. С другой стороны, будь христианство эксклюзивным, но не миссионерским, – оно, как иудаизм, осталось бы небольшой маргинальной религией с малым количеством приверженцев.

Но у него появились толпы последователей. Не сразу, но со временем – год за годом, десятилетие за десятилетием ряды христиан росли. Христианство росло, а язычество умирало. Христианство, единственная из религий Древнего мира, выжило, уничтожая соперников.

Христианство было единственной известной нам в античности миссионерской религией – и почти единственной эксклюзивной. Именно это сочетание миссионерства и эксклюзивности стало решающим для победы христианства.

Никто не понял это лучше и не изложил убедительнее историка римского общества Рамси Макмаллена [122]. Макмаллен объясняет это на гипотетическом примере, который я немного изменю. Допустим, два человека проповедуют новые культы: поклонение Асклепию и поклонение Иисусу. Толпа из сотни язычников-политеистов собирается послушать, как каждый верующий превозносит своего бога. Допустим, оба добиваются равного успеха: пятьдесят слушателей решают отныне почитать Асклепия, а пятьдесят – Иисуса. Что произойдет при этом с их отношением к язычеству (инклюзивному) и христианству (эксклюзивному)? Если наши два гипотетических оратора были одинаково убедительны, то язычество потеряло пятьдесят человек и не приобрело ни одного, – а христианство приобрело пятьдесят человек и ни одного не потеряло. Вот так христианство, развиваясь, разрушало языческие религии.