Барт Эрман - Триумф христианства [Как запрещенная религия перевернула мир] [litres]

Однако из всего этого не стоит делать вывод, что Константин был мягким или слабым правителем. Историк римского общества Рамси Макмаллен поднял вопрос о том, что изменилось для империи на практике, когда император стал христианином [227]. Просматривая «Кодекс Феодосия», можно найти там уголовные законы, принятые Константином, и обнаружить, что он предпочитал поистине драконовские меры. Безусловно, большинство этих законов направлены на защиту общественного спокойствия и утверждение базовых моральных принципов. Но наказания!.. Чиновникам-взяточникам отрубали руки («Кодекс», 1.16.7), нерадивым опекунам, не уследившим за девичьей честью своих воспитанниц, заливали в глотки расплавленный свинец («Кодекс», 9.24.1), сборщиков налогов, грубо обращавшихся с задолжавшими женщинами, «казнили с применением пыток»; доносчиков душили и, «отрезав язык, вешали им на шею» («Кодекс», 10.10.2); рабов, жаловавшихся на господ, распинали («Кодекс», 9.5.1.1); виновного в отцеубийстве или матереубийстве следовало «не казнить ни мечом, ни огнем, ни иным привычным способом, но зашить в тесный кожаный мешок вместе со змеями», а затем бросить в реку или в море, дабы, «еще живой, он утратил все чувства» («Кодекс», 9.15.1).

Как совместить такое изуверство с образом императора-христианина? Макмаллен полагает, что к IV веку в христианстве вышла на поверхность скрытая в нем жестокость. Он обращает внимание на возрастающую в это время популярность литературы, о которой мы уже упоминали: красочных описаний адских мук для тех, кто не желает повиноваться воле Божией [228]. Быть может, «что на небесах, то и на земле»: если сам Бог так карает грешников, почему же мы здесь должны поступать иначе? Как пишет Макмаллен: «Религиозная вера порой делает наказания особенно суровыми, жестокими и беспощадными» [229].

Язычникам было важно лишь правильное отправление культа. Христианство же, напротив, направляло свой пыл на всю человеческую жизнь. Отсюда множество новых преступлений – и все с запретами один другого суровее и с угрозами страшных кар.

Схожим образом подчеркивает Макмаллен и другое ключевое различие между христианством и традиционными языческими религиями, которое мы уже видели: центральную роль религиозной этики. Верно, язычники в целом были, как правило, не лучше и не хуже христиан. Но в языческих кругах этика – за редкими исключениями, вроде отцеубийства, – относилась к ведению философии, а не религии. Поэтому религиозные культы, как правило, не имели отношения к поведению человека, к его повседневным добрым или дурным делам. Не так обстояло дело в христианстве. А это, продолжает Макмаллен, означало, что тесная связь христианской религии с имперской властью вела и к более суровым наказаниям за безнравственные поступки. Говоря его словами: «Язычникам было важно лишь правильное отправление культа. Христианство же, напротив, направляло свой пыл на всю человеческую жизнь. Отсюда множество новых преступлений – и все с запретами один другого суровее и с угрозами страшных кар» [230].

Суровость Константина тяжким бременем легла не только на безымянных и безвестных жителей империи. Затронула она и его собственную семью. Мы уже видели, как, стремясь к власти, Константин казнил собственного десятилетнего племянника, сына своего соперника Галерия. Но впереди у нас еще более шокирующая и, пожалуй, загадочная история: смерть – возможно, от руки Константина, – его старшего сына Криспа и жены Фавсты.

Сыновей у Константина было четверо: старший, Крисп, от Минервины (возможно, наложницы), остальные трое – от жены Фавсты, дочери императора Максимиана, на которой он женился в 307 году. Еще молодым человеком (точный год его рождения нам неизвестен) Крисп стал младшим императором, или кесарем. Это произошло в 317 году. Константин доверял сыну командование армией; Крисп сыграл ключевую роль в нескольких вооруженных конфликтах, в том числе руководил боевым флотом в битве 324 года, принесшей поражение Лицинию. Однако два года спустя, в июле 326 года, он и его мачеха умерли при таинственных обстоятельствах, один за другим. Смерти их, очевидно, были друг с другом связаны. Криспа то ли казнили, то ли просто тайно убили по приказу императора; а вскоре после этого страшная участь постигла и Фавсту – ее сварили заживо в перегретой паровой бане [231].

Попытки объяснить эти две смерти начались еще в древности. Языческий историк VI века Зосима, а также автор XII века Зонара потчуют читателей «жареными» подробностями. В полной версии истории Фавста попыталась соблазнить пасынка, но тот дал ей суровую отповедь. В ярости Фавста обвинила Криспа в том, что тот пытался ее изнасиловать, и Константин приказал казнить сына, а чуть позже, узнав правду, жестоко казнил и обманщицу-жену.

Многие современные историки в этом сомневаются. Однако Ноэль Ленски указывает, что Константин в самом деле отличался суровыми взглядами на мораль (см. законы, приведенные выше) и особенно не терпел прелюбодеяния. Так что, заключает Ленски, «возможно, в этой языческой версии есть доля истины» [232].

С другой стороны, Тимоти Барнс, один из самых плодовитых, но и спорных современных исследователей Константина, разработал альтернативный сценарий – без «клубнички», столь же голословный, но вполне возможный. Начинает он с доказательств того, что Крисп в самом деле был казнен по приказу императора. Однако о выдвинутых против него обвинениях источники молчат: из этого Барнс делает вывод, что публичного суда над Криспом не было. Это было частное решение, вынесенное самим Константином, «лишь в присутствии самых доверенных советников». С другой стороны, Фавста казнена не была. Перегретая баня – неслыханное орудие казни: ни один император, включая и Константина, ничего подобного не делал. Что же с ней случилось?

Барнс рассматривает и отвергает несколько альтернативных версий, в том числе и еще более «романтическую» теорию о том, что Крисп и Фавста в самом деле были любовниками. Она забеременела, его казнили, а Фавста погибла, пытаясь горячим паром вытравить плод [233]. Но Барнс эту версию не принимает. Реальных свидетельств такого адюльтера у нас нет; а для того, чтобы казнить сына, будущего претендента на трон, у императора могли быть и другие, вполне возможные и даже куда более распространенные причины. Барнс полагает: Фавста оболгала Криспа перед Константином, сказав, что он затевает заговор, для того, чтобы устранить его и очистить путь к престолу для своих сыновей. Константин поступил так, как обычно поступают в таких случаях тираны, – казнил сына. Но затем мать Константина, Елена, разоблачила интригу Фавсты. Страшась лютой казни, Фавста предпочла покончить с собой, сварившись заживо в перегретой бане. Быть может, не лучший способ самоубийства, но вряд ли в такой момент она могла мыслить ясно.