Владимир Шадруский - Марк Алданов - комментатор русской классики

Непосредственное отношение Алданова к Гоголю выражено в сохранившейся переписке [137] Алданов М.А. Письмо И.А. Бунину, 21 декабря 1948 г. В издании: Письма М.А. Алданова к И.А. и В.Н. Буниным // Новый журнал. Нью-Йорк, 1965. № 81. С. 128; Алданов М.А. Письмо И.А. Бунину, 9 октября 1950 г. Указ. соч. С. 142; Алданов М.А. Письмо В.А. Маклакову, 9 августа 1950 г. В издании: «Приблизиться к русскому идеалу искусства...»: Из литературной переписки М.А. Алданова // Октябрь. 1998. № 6. С. 154; Алданов М.А. Письмо Б.К. Зайцеву, 25 августа 1954 г. Указ. соч. С. 160. , оно более понятно. А вот в произведениях Алданова упоминания Гоголя настолько разноречивы и ассоциативны, что нуждаются в специальном рассмотрении. Первой попыткой такого рассмотрения стала работа В. Сечкарева [138] Сечкарев В. Пушкин и Гоголь в произведениях Алданова // Отклики: Сборник ст. памяти Н.И. Ульянова (1904-1985). Нью Хэвен, 1986. С. 170-185. , но это исследование нужно существенно дополнять.

«Гоголевского» в текстах Алданова немало, даже в тетралогии «Мыслитель» он с гоголевской обстоятельностью рассказывает об изысканных блюдах аристократов XVIII века. В одной из частей тетралогии, романе «Заговор», есть эпизоды, которые напоминают повесть «Шинель». Акакий Акакиевич задуман автором как «маленький человек», которому не суждено стать счастливым в несправедливом мире; воплотив свою мечту - обретя шинель, он испытывает возвышающий восторг: «в самом праздничном расположении всех чувств» [139] Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: [в 14 т.] [М.; Л.], 1937-1952. Т. 3: Повести, 1938. С. 157. на мгновение открывает Петербург света, радости и красивых женщин. Потеряв мечту - бунтует, хотя бы и после смерти. Но история алдановского персонажа Штааля, тоже «маленького человека» - это кривое зеркало сюжета о Башмачкине. Штааль, замышленный Алдановым всего лишь как свидетель истории, вожделеет запретных удовольствий и получает их, а затем - расплачивается на «государевом» суде. Он тоже переходит пределы - но это границы порока: подпольный игрецкий дом, проститутки, гашиш, игры на большие деньги. Выиграв 20 тысяч, полный счастья и окрыляющей свободы, Штааль в полусознательном состоянии надевает «давно не ношенные старые вещи» - «шинель с собольим воротником», «черную казимировую конфедератку с мушковым околышком», - строжайше запрещенные Павлом I, - и устраивает скандал, бросая невозможное «Да здравствует свобода!» в лицо таинственному «значительному лицу» [140] Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1991. Т. 2. С. 167. . Пьяная выходка оборачивается Тайной канцелярией и жестокой расплатой. Его бунт - неосознаваемый, по необходимости, как реакция зверя: «Попал в жерло ада... Вот что значит жить в стране с сумасшедшим царем!.. Эх, Марата бы на него...» [141] Там же. С. 168. . Как в случае с Акакием Акакиевичем, так и в случае с Штаалем, развязка одинакова: пройти «по Петербургу победителем» не удалось.

Другое произведение Гоголя, которое в разных алдановских текстах получает неизменно экспрессивные оценки, - повесть «Тарас Бульба». Рассуждая об убийстве Урицкого и романтизируя арестованного Каннегисера, Алданов напишет о «долгих неделях без утешения веры, без торжества победы над смертью перед многотысячными толпами зрителей, без “Слышу!” Тараса Бульбы. Никто не слышал.» [142] Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: [в 14 т.] [М.; Л.], 1937-1952. Т.6. С. 516. . Возглас Тараса Бульбы, утешивший кончину Остапа, и в контексте скорбного произведения Алданова воспринят без всякой иронии. Но этот же возглас уже по-иному звучит в «Картинах октябрьской революции». Алданов цитирует Л.Д. Троцкого: «И если германский империализм попытается распять нас на колесе своей военной машины, то мы, как Остап к своему отцу, обратимся к нашим старшим братьям на Западе с призывом: “Слышишь?” И международный пролетариат ответит, мы твердо верим этому: “Слышу!..”» [143] Алданов М.А. Армагеддон. Записные книжки. Воспоминания. Портреты современников. М., 2006. С. 163. . Речевая тактика, которую применяет Троцкий по отношению к публике, подвергается иронии Алданова и приобретает мрачно-исторический оттенок: «до сомнительных мук большевистского “Остапа” никому решительно на Западе не было дела» [144] Там же. .

В романе «Истоки» Желябов боготворит Гоголя: «Охотнее же всего он читал “Тараса Бульбу”. Это было его любимое произведение, - вероятно, отсюда и пошла его революционная кличка... Перовская знала , что он кончит жизнь, как тот Тарас. И у нее было твердо решено, что она умрет вместе с ним, рядом с ним, на одной с ним виселице. Это было единственное сбывшееся из ее желаний» [145] Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1991. Т. 5. С. 460. . Гоголевский текст помогает Желябову создавать романтический ореол будущего мученика в борьбе за свободу.

Но слова из «Тараса Бульбы», желябовские монологи - это лишь одна возможность оживления исторической фигуры народовольца. Другая возможность Алданова - статья в «Рабочей газете», «которую приписывали Желябову» и которую с ненавистью читает другой персонаж, Мамонтов. Его возмущает заразительная способность гоголевской повести - гражданский пафос, который воздействует на современников: «Быть может, зловредную, если не роковую, роль сыграла у нас эта так изумительно написанная шваброй повесть.». Мамонтов необоснованно жесток в своем требовании того, чтобы писатель соответствовал высоте изображаемых событий и их героям. Влияние повести на общественную жизнь он и вовсе преувеличивает: «Но злополучным волшебством искусства этот хвастливый вздор заворожил русскую молодежь, - и уж совсем неожиданно для Гоголя все пока пошло на пользу революции : и “есть еще порох в пороховницах”, и “не гнется еще казацкая сила”, и невозможное “слышу!”» [146] Там же. С. 525. . И все же озлобленность Мамонтова сменяется разумным противовесом: когда настроение героя изменится, восприятие жизни посветлеет - ему станет стыдно за те претензии, что предъявлял русской литературе.

Вместе с тем кажется, что если в художественных произведениях Алданов дает возможность взглянуть на Гоголя с разных сторон, то в письмах он односторонен и более категоричен. Так, в письме к Тэффи Алданов оставит резкие слова об этом гоголевском сочинении: «По-моему лучше всего “Мертвые души” и “Старосветские помещики”, а хуже всего “Тарас Бульба”, где почти все фальшиво и даже не очень талантливо... Тарасы, Остапы, Андрии не слишком ценны ни в “реальном” смысле, ни в “метафизическом” а ля Мережковский» [147] Алданов М.А. Письмо Н.А. Тэффи, 21 марта 1952 г. Цит. по изд.: «Приблизиться к русскому идеалу искусства.» С. 158. .

Думается, что Алданов - противник не только приемов повествования и вольности Гоголя в обращении с историей - это вещи очевидные: «Создавая картину минувшей эпохи, Гоголь весьма свободно обращается с историческими фактами, мало заботится о хронологической точности» [148] Воропаев В.А., Виноградов И.А. [Комментарии] // Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9 т. М., 1994. Т. 1-2. С. 452. . Алданов противостоит и другому: романтической восторженности гоголевского стиля в сочетании с натуралистичностью некоторых сцен. «Нет ничего хуже смешения стилей», и автор «Тихого Дона» пишет то как Островский, «то вдруг появляется страница под “Тараса Бульбу”» [149] Алданов М.А. Из записной тетради (отрывки) [«Новое русское слово», Нью-Йорк, 1951, 18 марта] // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 кн. М., 1996. Кн. 6. С. 597. . В таком контексте должно быть понятно, что писать под «Тараса Бульбу» - mauvais ton.