Леонид Кацис - Владимир Маяковский. Роковой выстрел

«19. IV. 1930 года дело направлено в распоряжение пом. Мособлпрокурора. Нар. следователь 2-го участка Бауманского района Сырцов».

В окружении Маяковского было много знакомых чекистов. Но следует помнить, что в те годы само слово «чекист» было окружено не только героическим, но и романтическим ореолом. В частности, поэт дружил с Аграновым, начальником секретной части ОГПУ. Более того, Агранов подарил Маяковскому, большому любителю оружия, пистолет. (…) Именно к Агранову поступала оперативная информация, собираемая агентурой после смерти поэта. Материалы ГПУ – зеркало реальной жизни. И, пожалуй, не самое кривое. На страницах некогда секретных документов можно встретить самые неожиданные вещи.

«С. секретно.

Сводка.

С 9 час. на ул. Воровского, д. 52, где находится труп Маяковского, стала собираться публика и к 10.20 собралось около 3000 человек. В 11 часов публику стали пропускать к гробу Маяковского. Стоящие в очереди… о причине самоубийства Маяковского и политического характера разговоров не слышно.

Пом. нач. 3-го отд. Оперода ОГПУ /Подпись/.

16 апреля 1930.» На агентурной сводке надпись – т. Агранову.

«Нач. СО ОГПУ т. Агранову.

Агентурно-осведомительная сводка

5-е отд. СО ОГПУ № 45 от 18 апреля 1930 г.

Известие о самоубийстве Маяковского произвело очень сильное впечатление на общественность… Разговоры исключительно о романтической причине смерти. Из разговоров можно подчеркнуть следующее:

Жизнь Маяковского.

Жизнь страшно замкнутая. Маяковский жил на 2 квартирах: у Бриков и деловой кабинет на Лубянском проезде.

Разговоры, сплетни.

Сообщения в газетах о самоубийстве, романтическая подкладка, интригующее посмертное письмо вызвали в большей части у обывательщины нездоровое любопытство.

…Газетную шумиху о Маяковском называли ловкой коллизией для дураков. Нужно было перед лицом заграницы, перед общественным мнением заграницы представить смерть Маяковского как смерть поэта-революционера, погибшего из-за личной драмы.

Крайне неудачным находят сообщение Сырцова (следователя) о длительной болезни Маяковского. Говорят о сифилисе и т. п.

Нач. 5-го отд. СО О ГПУ /Подпись/».

В папке Н.И. Ежова находится и письмо Л. Брик от 24.XI. 35 года с просьбой ускорить издание полного собрания сочинений поэта и т. д. Это письмо известно. Но в верхнем левом углу четким разборчивым почерком резолюция красным карандашом: «Тов. Ежову. Очень прошу вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление.

Жалоба Брик, по-моему, правильна. Свяжитесь с ней (с Брик) или вызовите ее в Москву. Привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, все упущенное нами.

Если моя помощь понадобится – я готов.

Привет.

И. Сталин».

На полях – карандашная пометка – 813/29.Х1.35 г.

Письмо Л. Брик датировано 24 ноября, но уже 29-го числа оно прочитано Сталиным и наложена резолюция, из которой постоянно цитировалась лишь одна фраза: «Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом…» А о «безразличии к его памяти» в работах советских исследователей ни слова. <���…>

После сталинской резолюции молниеносно раскручивается маховик пропагандистской машины. В этой же папке хранится письмо бывшего Наркома просвещения А.В. Луначарского, обращенное «Дорогому Николаю», в котором речь идет о судьбе выставки Маяковского и предлагается помощь. На письме – небрежная резолюция карандашом: «Напомнить. Ежов». Показательно, что письмо «Дорогому Николаю» написано 1 января 36-го года. Торопились… Так что «лучшим и талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи» Владимир Маяковский стал лишь 29 ноября 1935 года.

<���…>

Придирчиво рассматривая биографию Маяковского сквозь призму идеологических представлений о личности героя 30-х годов, с которого должны были брать пример советские люди, безжалостно зачеркивали все, что хоть в какой-то мере могло повредить созданию «бронзового» героя, безупречного во всех отношениях. Если на фотографии трое – Лиля Брик, Осип Брик и Маяковский, О. Брик вырезается, остаются Маяковский и Лиля, и эта сфальцифицированная фотография выставляется для обозрения. Еще – Маяковский стоит, прислонившись к дереву, вернее, к его половине, так как с другой стороны дерева стоит Лиля Брик. Раз – и Лили нет. Фотография тиражируется. У Владимира Владимировича в это время росла дочь в Америке, которую он видел всего лишь раз… <���…>

Конечно, смерть Маяковского нельзя объяснить пустыми рассуждениями А. Суркова: «Чтобы утвердить себя на этих позициях, он организует выставку – показ своей двадцатилетней борьбы за новую поэзию новой действительности. (На выставке, несмотря на приглашения поэта, никто из членов Правительства не побывал. – А.М. ) Он ищет новых союзников и соратников и вступает в Российскую ассоциацию пролетарских писателей. Но ее руководители, зараженные навыками сектантства и догматизма, не могли создать для поэта атмосферу товарищеской чуткости и доброжелательства, не смогли уничтожить образовавшийся вакуум одиночества, усугубленный осложнениями личной жизни и болезнью. И случилось так, что выстрел 14 апреля оборвал жизнь поэта».

Как просто – не сумели, не создали, одиночество, болезнь… Как это ни прискорбно, но драма Маяковского, на мой взгляд, вписывается в ряд многих поэтических запредельных судеб. Какой-то непонятный механизм таинственным образом связан с природой этой профессии, с тем, что настоящий поэт живет эмоциями, и все, что идет не в унисон этим эмоциям, его вдруг ломает. Бывает, такая тоска накатывает. И начинается не переводимое на другие языки славянское «душа болит». Человек с нормальной толстой кожей, конечно, не воспринимает окружающее так остро, как художник, по своей природе абсолютно открытый миру.

Решение уйти из жизни в подавляющем большинстве случаев – дело интимное, замкнутое: закрыться в комнате и никого больше не видеть. Но мы никогда не узнаем, что на самом деле происходило с Владимиром Владимировичем. Самоубийство всегда связано с глубокими слоями психики. Это был очень крупный поэт с абсолютно незащищенной эмоциональной жизнью. Духовный мир человека, особенно унесенного навсегда в вечность, – загадочный и холодный космос» (с. 201–212.)

Так завершил свое исследование судмедэксперт Маслов.

Но закончим мы словами В.Б. Шкловского, который мог ошибаться в истории с пулей и направлении выстрела, но не в сути происходившего. И эти слова Шкловского поразительно соответствуют мнению очень несимпатичного ему, особенно после поздних «Людей и положений», Пастернака.