Виталий Костомаров - Вот лучшее ученье!

Начитанный человек критически относится к слухам – они тоже являют собой квази-дискурс.

Читая текст, человек создает дискурс (в самом лучшем случае – реальный). Но если экран телевизора, монитора, кинотеатра выдает готовый дискурс (цвет, звук, выражение лица, одежда; слова тоже, но не всегда в первую очередь), где умственная работа? Дискурс, котоый не является продуктом прочитанного текста, проглатывается как таблетка. Мыслим-то мы все-таки словами, а не музыкой, не красками, не спецэффектами. Слово же легче всего получить, если оно написано (напечатано). Звучащее слово зависит от окружения, и далеко не всякое окружение служит обогащению лексикона.

Мы уже сравнивали результат чтения текста с режиссерскими постановками пьес в театрах (или с экранизацией). Исходной субстанцией является текст. Реализованная задумка режиссера-постановщика опирается на осмысление этого текста. Еще К.С. Станиславский (кстати, вслед за А.С. Пушкиным) говорил о предлагаемых (у Пушкина – предполагаемых) обстоятельствах. Вот главный герой: в пьесе, допустим, не написано, что он сегодня ел на завтрак, как он собирается провести через какое-то время отпуск, – но играющий его актер должен себе это представлять и об этом помнить. Это сверхзадача. Вот такая же сверхзадача у читателя художественного текста – он домысливает авторское вложение в текст. Ну и в результате получает реальный (все в соответствии с авторскими планами домыслил) или же латентный, или же виртуальный, или же квази-дискурс. Кстати, о театральных постановках и экранизациях классики в наше карнавализованное время. Они не могут заменить знакомство с программным классическим текстом. Так в постановке гоголевской «Женитьбы» одним из московских театров на сцене появляется гармонист в современных очках, с гармошкой. Естественно, и сопровождающие его неглавные герои старательно исполняют под его аккомпонемент жалостливую песню «Виновата ли я». В еще одной современной постановке «Женитьбы» на другой московской сцене появляются аж четыре Агафьи Тихоновны. Носитель невербального интеллекта, пытающийся познакомиться с классикой, оплатив театральный билет (только чтоб не читать!), по сути дела с ней так и не познакомится, поскольку искренне будет считать, что в гоголевские времена играли на гармошке (про четырех невест мы уж и не говорим).

Это можно отнести и к рисункам, сопровождающим тексты учебников, в нашем случае – для начальной школы. Например, в одном из таких учебников михалковский дядя Степа вынимает из воды тонущего ученика в школьной форме образца 1975 года! Напомним, что «Дядя Степа» писался в довоенные годы. Зачем закладывать в несовершенные детские знания то, что Л.Н. Гумилев называл аберрацией близости ? А то еще А.С. Пушкина будут рисовать в джинсах и с плеером в ушах.

Был такой эксперимент. Преподаватель одного из московских вузов, чтобы облегчить жизнь школьникам, перевел на молодежный сленг «Слово о полку Игореве». Проанализируем эту ситуацию (нежелающие читать программное произведение по определению могут быть отнесены ко второму типу интеллекта, невербальному). Из песни слова не выкинешь, а тут были выкинуты все слова. То, что получилось в итоге, школьникам жизнь не облегчило, представления о «Слове» не дало, но «завело» всю словесную общественность. Уж лучше бы комикс сделал. Вот это пошло бы!

А так – плач Ярославны подан следующим образом:

Со слезой калякает Днепру и т. п.

Разве только один Днепр опознаваем… Изменен текст, изменился дискурс, с такими, с позволения сказать, знаниями даже ЕГЭ не сдашь.

Мультимедийный уровень подачи знаний завлекателен. Но от избытка его возможностей теряется выразительность. Блеск могучих носителей формы мешает включению критического разума. Информация минует стадию скепсиса и тонет, расплывается, – при отсутствии той фокусировки, которую дает оппозиция «текст – читатель». Текст заменен дискурсом, готовеньким как его увидел режиссер, пусть старательно готовивший передачу, фильм, спектакль. Тот, кто мог бы быть читателем, – пришел, увидел, посмотрел (а думать-то и не надо). Ну и что?

Медитация над текстом не всегда легка и уж совсем не развлекательна. Но пропущенное через себя слово остается. Превратить текст в реальный дискурс – вот задача школы. И совершенно не обязательно, знакомясь с текстом, благоговейно шуршать бумажными страницами. Текст может быть подан и на экране монитора (кто-то считает, что это современнее, почему нет?).

Как у М.И. Цветаевой:

Не все ли равно, чем и на чем писать?

И еще. Исследователем текста А.А. Барышниковым было выявлено (по словарю С.И. Ожегова) 818 текстонимов – определений текста. В принципе они все опознаваемы носителем русского языка (он отличает афишу от повести, письмо от романа, лекцию от рекламы и т. п.). Опознаваемы, поскольку когда-то носитель наблюдал их непосредственно в действии и очень часто в письменном представлении. Вот она, письменная подача. Никуда от нее не деться. Только чтение может дать на выходе все виды дискурса. И лучше будет, если читающий придет к реальному дискурсу – пройдя естественные стадии непонимания: виртуальный, латентный, квази-дискурсы.

Принято считать, что исторически алфавит (то есть основа письменности) следует за религией. Поэтому всегда к алфавиту у любого народа устанавливается благоговейное отношение, переносимое соответственно и на книгу (рукописную, естественно, поначалу и чаще всего религиозную). Далее это отношение распространяется и на книги светского характера.

Мастер сел на своё место в красном углу, в конце стола, раскрыл большую рукописную книгу и подождал, пока все мальчики положили перед собой тоже рукописные книжицы и рядом с ними указки. Один мальчик раскрыл книжку и положил в неё указку. Учитель сейчас же ударил его концом трости по уху:

– Книжицы ваши добре храните и указательные деревца в них отнюдь не кладите. Книжки свои не очень разгибайте и листов в них напрасно не перебирайте. Книгу аще кто не бережёт, таковой души своей не стережёт (В. Ян. «Никита и Микитка»).

У письма кроме опредмечивания информации есть и другие функции, в частности, поддерживающие единство народа, который этим письмом пользуется.

С ХI века на Руси не только появляются книги, но имеет место и частная переписка на бересте. Книжный язык включает кое-что из древнерусского языка, да пока и воспринимается как свой, родной. Книжное слово слушают в церкви в устном красивом исполнении. Книжность сыграла роль облагораживающего регулятора. И, как младенцы, русичи раньше научились слушать читаемое, а затем читать. К книжности привыкнув, стали свои слова считать непонятными, а то и смешными. Книжный текст считался святым, переписывали его, копируя слово в слово, иначе – богохульство. Постепенно народные и книжные средства сливались в письменности приказов, которые отражали пестроту городского разговора. Орфография копировалась старая. Стоимость одной книги равнялась стоимости 30 овец или одной лошади. Переписывая книги, подъячий получал 30 рублей в год. Рукописные книги берегли как зеницу ока, в первую очередь спасали от пожаров. Чем ученее человек хотел казаться, тем чаще переходил он на книжное язычие (и сейчас так).