Виталий Костомаров - Вот лучшее ученье!

Возьмем фонвизинского Митрофанушку. Типичный невербальный интеллект:

Митрофан. Вот, грамматика.

Правдин. Вижу. Это грамматика. Что ж вы в ней знаете?

Митрофан. Много. Существительна да прилагательна…

Правдин. Дверь, например, какое имя: существительное или прилагательное?

Митрофан. Дверь? Котора дверь?

Правдин. Котора дверь! Вот эта.

Митрофан. Эта? Прилагательна.

Правдин. Почему ж?

Митрофан. Потому что она приложена к своему месту. Вон у чулана шеста неделя дверь стоит еще не навешена: так та покамест существительна.

Это не значит, что Митрофанушка, став взрослым, не сможет адекватно действовать в какой-либо житейской ситуации. Сможет лучше многих. Но абстрактными понятиями ему овладеть много труднее – он к ним физиологически не расположен.

Так уж сложилось, что в период с ХIХ и до середины ХХ века у нас в России обучение было направлено не на формирование интеллекта типа Митрофанушки, а на формирование вербального интеллекта. Потом появились новаторы, которые проповедовали наглядность. Это было и в методике преподавания иностранных языков (не обруган только ленивым был переводно-грамматический метод). Когда появились аудио-визуальные методики, они были рассчитаны на прирожденных Митрофанушек. Прямой метод, метод погружения, интенсивные методы – все они на формирование вербального интеллекта не работали. Принцип наглядности тоже поспешили объявить панацеей и продолжают считать обязательным для всех. Но для формирования вербального интеллекта этот принцип не очень важен.

Неожиданный пример словесно-вербального интеллекта – Чичиков. Задуманная им авантюра, безусловно, носит словесно-вербальный характер. Да и многие прочие его действия подтверждают принадлежность интеллекта Чичикова к интеллекту первого типа. Вот какой образ одной из мертвых душ, Петра Неуважай-Корыто, он восстанавливает по прозвищу:

Эх, какой длинный, во всю строку разъехался! Мастер ли ты был, или просто мужик, и какой смертью тебя прибрало? В кабаке ли или середи дороги переехал тебя сонного неуклюжий обоз?

Прецедентная фраза первого руководителя советского государства – Из всех искусств для нас важнейшим является кино – раскрывает суть – проводить агитацию с опорой на наглядно-действенное мышление неграмотных людей. Да даже и грамотные люди в то время предпочитали получать информацию в наглядно-действенных формах – ведь кино! Экран! Люди двигаются! Лошади скачут! Может быть, предпочитающих наглядность больше в соотношении высшее образование (вербальный интеллект) – среднее образование (невербальный интеллект у остановившихся на последнем)?

В других выражениях – теоретики и практики, физики и очень часто лирики… Хотя не все лирики – критики.

В шоу-бизнес пробиваются троечники. Они потому троечники, что у них второй тип интеллекта. И когда они начинают действовать, примеряя на себя, то работают на потребу троечникам-телезрителям. Примеряют на себя и считают правильным. Когда в перестроечный период в школу были направлены красочные, с картинками учебники иностранных языков без грамматических обобщений и таблиц, тогда еще привыкшие к обобщениям школьники были ими недовольны (отличники недовольны, троечникам картинки были удобны). Сейчас вроде бы догадались совмещать обобщения и наглядность…

В связи с тем, что человечеству (цивилизованной его части) угрожает гиподинамия, околомедицинскими кругами ведется справедливая пропаганда движения (тренажерные залы, SPA-салоны). И все с этим согласны. Но не наблюдается ли в последнее время, в связи с бумом мультимедийности, гиподинамия тех частей мозга, которые привыкли поддерживать рабочую форму с помощью чтения? Вот даже старшеклассники («продвинутый» народ) начинают это понимать:

Увиденное по телевизору забывается буквально через час, а прочитанное остается с нами на многие годы. Книги дарят бесценные сокровища, а ТВ замещает их пустотой. Читая, мы учимся мыслить, а телевизор парализует нашу волю, пестрит сплетнями и «кривыми зеркалами». Вспоминается ситуация, описанная Рэем Брэдбери в романе «451° по Фаренгейту», где человечество мыслит исключительно потребительски, полностью подчинившись технике. Неужели и дальше жизнь будет становиться все искусственнее? (Иван Шаров, ученик 11 класса)

Действия читающего фокусируются на тексте, не отвлекаясь на слух, обоняние и цветовосприятие. Получается некоторая экономия сил и прямое достижение цели – получение информации. И осмыслению этой информации тоже ничего не мешает, не отвлекает. Мультимедийные же средства, направленные на сообщение информации, размывают – и это неизбежно – возможную фокусировку.

Мы нашли пример одновременного включения нескольких органов чувств (кроме, увы, зрения) в повести В.Г. Короленко «Слепой музыкант»:

Для слепого мальчика она [весна – Прим. авт.] врывалась в комнату только своим торопливым шумом. Он слышал, как бегут потоки весенней воды, точно вдогонку друг за другом, прыгая по камням, прорезаясь в глубину размякшей земли; ветки буков шептались за окнами, сталкиваясь и звеня легкими ударами по стеклам. А торопливая весенняя капель от нависших на крыше сосулек, прихваченных утренним морозом и теперь разогретых солнцем, стучала тысячью звонких ударов. Эти звуки падали в комнату, подобно ярким и звонким камешкам, быстро отбивавшим переливчатую дробь. По временам сквозь этот звон и шум окрики журавлей плавно проносились с далекой высоты и постепенно смолкали, точно тихо тая в воздухе.

На лице мальчика это оживление природы сказывалось болезненным недоумением. Он с усилием сдвигал свои брови, вытягивал шею, прислушивался и затем, как будто встревоженный непонятною суетой звуков, вдруг протягивал руки, разыскивая мать. И кидался к ней, крепко прижимаясь к её груди.

– Что это с ним? – спрашивала мать себя и других. Дядя Максим внимательно вглядывался в лицо мальчика и не мог объяснить его непонятной тревоги.

– Он… не может понять, – догадывалась мать, улавливая на лице сына выражение болезненного недоумения и вопроса.

Действительно, ребенок был встревожен и беспокоен: он то улавливал новые звуки, то удивлялся тому, что прежние, к которым он уже начал привыкать, вдруг смолкали и куда-то терялись.

<���…>

Мальчика решили вывести в поле, – на берег ближней реки.

Мать вела его за руку. Рядом на своих костылях шел дядя Максим, и все они направлялись к береговому холмику, который достаточно уже высушили солнце и ветер. Он зеленел густой муравой, и с него открывался вид на далекое пространство.