Михаил Хлюстов - Ученые досуги Наф-Нафа

Боги Рима, античности вообще, были вполне телесными существами, в отличие от последующих библейских абстракций. Воспринимались поклонниками наподобие современного «супермена» из комикса — живого бессметного существа, обладающего невероятными способностями, например вмешиваться в судьбы людей. Поэтому объявление себя «живым богом» не выглядело таким уж неслыханным святотатством.

Египтяне вообще возвели здание своей империи на теократическом основании заменив налоги принесением тягловым населением пожертвованиями в честь многочисленных египетских божеств или отработки «на бога» при строительстве храмов, каналов, плотин. На эти «пожертвования» существовала каста жрецов-управленцев распределявшая «прибавочный продукт» на строительство многочисленных храмов и пирамид не забывая и о насущном: поддержании ирригационной системы Нила в исправном состоянии. Тотальная сакральность власти позволила египетской экономике просуществовать несколько тысячелетий, а миру увидеть ее абсолютные воплощения в пирамидах Гизы и статуях Абу-Симбела.

Важны не исторические корни, но сами принципы власти, ее самообожествление. В архетипах сознания раз от раза порождающих сильных и жестоких божеств, богов-воителей, тиранов, насылателей казней египетских, строгих небесных судей в ликах которых правители земные стремятся как в зеркале увидеть свое собственное отражение. Дело в метафизике высшей власти.

Тогда почему в заголовке «Москва» а не «Рим»? Выбор Москвы как объекта исследования не случаен, хотя найдется еще десятки городов на роль образцовой имперской столицы: от Пекина и Берлина до полупровинциального Бухареста времен Чаушеску. Не только потому что Москва по догме Филафея есть «Третий Рим». Недавняя Москва всего ближе к современности, демонстрируя что Империи умирая не умирают, но продолжают жить хотя бы в архитектуре — тем самым в сознании. Рим — исток, Москва — итог.

Еще будучи столицей небольшого княжества Москва возводилась деревянной, и иначе чем из дерева строиться не умела. Возведение первой каменной церкви в XIV веке уже при пошедшем в рост государстве стало событием эпохальным… По незнанию церкву возвели на деревянном фундаменте скоро подгнившем. К немалому изумлению кремлевских жителей прежде чем рухнуть стены ее поначалу заходили волнами. Тогда пригласили фряжсих мастеров — итальянцев, которые не только вновь научили русских каменному строению (в домонгольскую эпоху из камня строили и резали неплохо), но обучили обжигать кирпич. На дворе стоял ХV век, вся Европа была каменно-кирпичной, а москвичи дивились на чудо из глины, вскоре переняв «кремлевское строение» в виде «каменной» русской печи. Кирпичный «кремль» окруженный деревянной избой — городом. Город строился «от детинца»-кремля, дом — «от печки». Сгорит изба — не беда, отстроим новую лишь бы печь оказалась цела.

Татаро-монголы во многом посодействовали отсутствию каменного строения в Москве. Местные насельники имели обычай при набеге супостата запираться в детинце за крепкими дубовыми стенами на земляных валах и пережидать сумятицу. Оставленный деревянный пригород выжигали, создавая труднопреодолимое предполье. Так продолжалось плоть до начала ХVII века на протяжении 400 лет. Не исключено что генетическая память питает весьма вольное обращение с архитектурным обликом современной Москвы. Всякий новый правитель без тени сомнения сносит «малоценную» прежнюю застройку, чтобы построить на ее месте нечто великое для будущего.

Легко представить во что бы обратилась Москва оставь ее Петр I главной столицей. Достаточно взглянуть на Петербург, кажется, обретший раз и навсегда неизменный облик. Никакие революции и военные испытания не смогли его истребить.

Москва же осталась верна старой традиции «спалить себя», вновь обратившись выжженным предпольем перед армий Наполеона, сгорев своей деревянной частью как в стародавние времена татарских набегов. В эпоху бурного развития капитализма конца ХIХ века пролили немало слез над старой Москвой, на самом деле «послепожарной» — городскими усадьбами помещиков, отступавшими перед шествием «доходных домов».

«Слезы старины» оказались лишь росинками по сравнению с дождевым плачем, когда Москва превратилась в столицу новой империи под именем «СССР». Вновь не ограниченные ничем новаторы создали советский конструктивизм, перевернувший мировую архитектуру, заложившим бурное массовое строительство ХХ века. Стиль этот мог возникнуть только в охваченной революционным энтузиазмом Москве, где сам вид старой во многом провинциальной Москвы теребил желание обновления.

Не отошла Москва от обычая самосожжения уже расставшись с коммунистическим прошлым. Именно сейчас приверженцы архитектурной традиции поняли весь масштаб бедствия: беспринципная жажда наживы на строительстве оказалась куда разрушительней для исторического облика города чем расчистка места под имперское возведение мегалитов ради «высших принципов».

Москва осталась верна себе в «выжигании предместья», деревянная в своей ментальной основе, в отношении к архитектуре, к наследию, к истории: все сгниет, истлеет, сгорит однажды обратившись в труху и прах. Из ростка вновь вырастет древо, что можно спилить и из него построить нечто или обогреться дровами.

Именно этой стороной Москва наиболее близка идее имперского Рима, также горевшего при Нероне и прочих диктаторах, горевшего ради расчистки кварталов на черных пепелищах которых возведены новые цирки, Колизей, термы, рынки достойные имперского величия. Лучше всего сохраняется в Москве именно государственные монументальные символы: Кремль, Иван Великий. Город всегда обречен обращаться для власти в навоз из которого произрастет новое имперское величие… в том виде, каком власть видит его в данный короткий промежуток Истории.

Пожар — парадоксальный символ имперской столицы, что не может претендовать на имперское звание если не сгорала почти дотла. К упомянутым пожарам Рима времен Нерона и Москвы при Наполеоне следует присовокупить согласно логике и пожары во «Втором Риме» Византии-Константинополе-Стамбуле где стали почти заурядным явлением. Даже среди них знаменит пожар Четвертого Крестового Похода прокладывающий мост между разграблением и сожжением Рима вандалами к наполеоновскому грабежу и пожару Москвы [98] Из этого ряда выпадает «мало горевший» Петербург как зеркальное отражение «Третьего Рима». Его феномен подверг блестящему анализу Ю.Лотман в статье «Символика Петербурга» представив символику города на Неве продолжением Града Святого Петра (начиная от названия и герба), но семантическое значение обратно смыслам Рима: «город на Семи Холмах» — город на болоте; Петр — «камень на котором я построю…» — Петербург выстроенный «на воде». Согласно этой логике «пожаром» Петербурга становится… наводнение не раз разорявшее «Питер». . Уместно вспомнить и Большой Лондонский Пожар в ожидании апокалипсиса в 1666 году, пожары Берлина и Токио современной эры.