Владимир Колесов - Древняя Русь: наследие в слове. Бытие и быт

В «Сказании о Соломоне и Китоврасе» описывается умывание: «Отроци же нача умыватися твердо и борзо, а девици сладко и мяхко». «Борзость» противопоставлена «сладкости» движений, уже начисто лишенных порывистых движений «конского» происхождения.

Мастер художественной речи XII в. Кирилл Туровский, описывая праздничное шествие больших масс народа, дал сложный образ быстрого перемещения. Вот какую градацию движений он описывает: старцы быстрошествоваху... отроци скоротечаху... младенци яко крилати окрестъ паряще...

Старцы чинно шествуют, их скорость — быстрота речного потока. Юноши текутскоро — это уже стремительность порыва. Что же касается детей, то они буквально летят как на крыльях, что, конечно же, и есть предельно возможная скорость передвижения. Борзо в этот текст не могло попасть, как слово простонародное и грубое, но если бы такое стало возможным, наречие борзо было бы отнесено именно к «младенцем». Такова иерархия скоростей в Древней Руси. Быстро — скоро — борзо.

Парадоксально это внутреннее противоречие между смыслом словесного корня (который беспредельно синкретичен, и на современный язык, по существу, может быть переведен множеством близкозначных слов) и его привязанностью к одному предметному значению — своему собственному, из которого он и вырастает как типичный признак качества. Вряд ли случайна подобная несводимость смыслов в «семантический фокус»; что-то за этим скрывается.

Но что? Тут можно сделать лишь предварительное предположение. Оно основано на фактах, но сами факты расплывчаты, их можно толковать по-разному. Предположение таково.

Смысловая привязанность каждого из трех прилагательных к определенному существительному есть результат общей связанности слов в речевой формуле. Прилагательное определяет существительное типичным признаком различения, род делает видом.

А синкретически нерасчлененная «многозначность» каждого из определений установлена связью признаков с конкретным предметом. Предметное значение в самом имени существительном представлено как типичное качество «вещи». Быстр потому, что еще «жив», и следовательно, «бодр», а уж бодрый всегда «скор», не говоря уж о том, что он проницательно «ясен». Метонимическое скольжение признаков определяется реальностью «вещи», с которой снято обобщенное качество. С быстрой речки, со стремительной ящерки, с ретивого боевого коня. Совокупность признаков в словеотраженно являет вещьв ее качествах, а там уже все просто: что в данной речи из признаков качества станет важнее всего, то и выделим. Общее качество осознается по признакам. «Вещность» слова включает его в «вечность».

Оба эти слова также передают стремительность движения или неожиданность появления.

Напрасный не только ‘неожиданный, внезапный’, это слово одновременно значит ‘суровый; вспыльчивый’, т. е. передает все возможные со-значения общего качества действия — неожиданности и стремительности, множественность оттенков личного отношения к идее быстроты и скорости.

В этом источник семантической близости к определению скорый: вспыльчивый, прежде замкнутый на суровой своей таинственности, внезапно переходит к неожиданным действиям... никакой логики, никакой зависимости от обстоятельств. Вспыльчив — и этим все объясняется.

«Не буди гнѣвливъ — ни напраснивъ буди» — поучает своих прихожан первый новгородский епископ Лука. Гнев вызывает напраслину.

Поскольку корень этого слова тот же, что и в глаголе просити, можно отыскать смысловые нити, ведущие и к такому значению: напраслина, клевета, неожиданный оговор.

Таково значение этого прилагательного в древнерусском языке, и таково понимание внезапности. Это — отсутствие всякой связи с предыдущим во времени и с окружающим в пространстве; своего рода помутнение разума, источник которого известен: гнев.

С конца XII в. жизненный опыт славян обогащает слово еще одним значением, которое логически вытекает из основного: ‘суровый, жестокий’. Такое значение было реально в жестокие века Ига, а после XIV в. оно уступило место более мягким значениям, типа ‘пустой; ненужный’. Это значение — ‘бесполезный, пустой’ — и дошло до нас с XVI в. Другие времена — поэтому признаки общего качества для вызывания представлений о «напрасном» избраны совершенно иные, чем прежде.

«Напрасная смерть» поразила князя — неожиданная для всех. В конце XII в. стало возможным сказать иначе: «приключися наглая смерть» (Нифонт, 1219 г.). Образное выражение, не больше? Мы и сегодня, сожалея о смерти кого-то, можем сказать: «наглая смерть вырвала...». Наглый здесь также — неожиданный и стремительный, а потому и напрасный. С конца XIII в. появляется и современное выражение «внезапная смерть». Это — суровые времена, в которые неожиданность смерти воспринималась и наглой и напрасной, т. е. не только быстрой и неожиданной, но еще и страшной, и безнадежной. Все перечисленные созначения содержатся в словах наглый и напрасный, но многих из них нет в слове внезапный.

По исконному смыслу корня наглый — ‘проворный, быстрый’ (Варбот, 1965); таково выражение решительного действия как результата страстного желания «здорового, сильного тела». В «Азбуковнике» XVII в. «наглость — напрасньство еже внезапу възгорѣтися на ярость и огорчати гнѣвомъ» — «лютое возъярение», и ярость и лютость сразу.

Вънѣзаапу, внезапный — слова из церковнославянского языка — обычны в переводных текстах. Общим корнем их является *ăр ‘полагать, желать’, т. е. все-таки как-то учитывать возможность предстоящих действий. Запъ в древних переводах значит ‘мнение’, заяпъ — ‘сомнение’. Человек без «заяпа» — без пытливости, «быти без заяпа» — попасть впросак. Но что касается вънѣ-за-ап-у, здесь все иначе: это значит не иметь никаких сомнений относительно дела. Все попутные созначения слов наглый и напрасный в выражении «внезапная смерть» устранены, осталось только утверждение в неожиданности самого события. Это не просто «скорее», не совсем «напрасно», не только «быстрее», но обязательно и всегда одно и то же: «внезапнее».

Древняя Русь внезапность события не ощущала в отрыве от самого явления или действия, с которым оно было связано; теперь же это качество выделилось (словесно) на правах обобщенно самостоятельного. А в таком случае во всех остальных словах, когда-то имевших отношение к выражению внезапности, такое значение исчезает, и происходило это до XIV в.

Вот еще одно слово данного ряда — тъщьный. Значения его — ‘скорый’, даже ‘поспешный’, почти что ‘усердный’. Отсюда и тъщатися ‘спешить’, но также и тъщета ‘суета’. Избыток усердия всегда суета. Древнерусская «тщательность», оказывается, к нашей тщательности отношения не имеет — тогда это была всего лишь поспешность. Только окончательно утратив семантические связи с исходным корнем тъщ-, тщательный стал признаком положительным. Тъщь — это ‘пустой’, внутри ‘полый’ и потому совершенно ‘невзрачный’.