Тимур Атнашев - «Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Стало уже обычным делом объяснять, что «либеральная демократия западного образца не смогла прижиться в Германии», согласно формулировке одного американского историка [Diefendorf 1980: 6], из ‐ за трагического несоответствия между экономическим развитием, с одной стороны, и общественными ценностями и формами политической жизни, с другой. Такая интерпретация, конечно, не принадлежит исключительно послевоенной критике. Некоторые из наиболее значимых комментариев на эту тему обнаруживаются в политических статьях авторов, писавших накануне и во время Первой мировой войны, таких как Макс Вебер. Однако признание подобного подхода к немецкому вопросу росло в академических кругах, в особенности с 1960 ‐ х годов. Согласно этой точке зрения, основная проблема модернизации Герм ании заключалась в недостаточной синхронизированности экономической, социальной и политической сфер. В Германии не было «нормальной» буржуазной революции, как в Англии, Франции или Соединенных Штатах. Ральф Дарендорф, серьезный авторитет в этой области, даже написал влиятельную книгу, успех которой был во многом связан с постановкой вопроса «почему Германия не Англия?» [Dahrendorf 1968]. И действительно, почему экономическая модернизация в Германии не сопровождалась формированием модерных общественных ценностей и политических институтов? Обычно дается ответ, что немецкая буржуазия многое получала не собственными усилиями, а от государства, «сверху». Самосознание и классовая гордость буржуа, как и сопряженные с этим гражданские чувства и преобразовательная энергия, оказались в тени мощи и авторитета уже существовавшей государственной машины. Более того, промышленный и торговый капитал в Германии не одержал победы над поместным дворянством, игравшим ключевую роль в восточных землях Пруссии. Вместо этого буржуазия вынуждена была идти на компромиссы, прежде всего в форме хорошо известных «браков железа и ржи», заключавшихся между семьями хозяев тяжелой промышленности и юнкеров-землевладельцев. Таким образом, динамическое развитие экономики приобреталось дорогой ценой, и суть аргумента заключается в том, что проистекавшие из этого неправильности развития сопровождались еще одним дефектом — социальным компромиссом буржуазии. Сформировавшаяся относительно поздно, ослабленная провалом революции 1848 года и осуществленным Бисмарком успешным объединением Германии «сверху», немецкая буржуазия, как считается, безвольно упала в объятия аристократии. Вместо того чтобы утверждать собственные ценности, она копировала непревзойденные нормы старой элиты: помещиков-юнкеров, офицерства, прусской бюрократии. Коротко говоря, она подверглась процессу, который обычно именуется «феодализацией буржуазии». С либеральной или демократической точки зрения такая ситуация была чревата катастрофой [135] Об этом на английском языке см.: [Kitchen 1978]. , потому что традиционная доиндустриальная элита смогла в значительной степени сохранить политическую власть на протяжении существования империи и Веймарской республики. Это она помогла Гитлеру прийти к власти. Только Третий рейх и его полное поражение в 1945 году наконец-то сбросили эту упрямую элиту с тех высот, которые она анахронически, но вполне успешно занимала. В этом смысле 1945 год действительно был Stunde Null, «нулевым годом». Только после него немецкое общество — по крайней мере в западной его части — наконец-то вступило в свои права, избавившись от незападных особенностей и приведя свои общественные ценности и политическую жизнь в соответствие с образцами, которые демонстрировали возникшие раньше и более успешные буржуазии Запада.

Этот набор взглядов является одним из важных и ценных результатов диалога, который немецкое общество вело с самим собой с 1945 года. В более строгих научных терминах, итогом диалога были попытки немецких послевоенных историков совершенно иным образом, нежели их коллеги, писавшие после 1918 года, критически осмыслить историю собственного государства. В конце введения мы вернемся к более общим проблемам, поднимаемым в связи с этим сюжетом. Впрочем, было бы излишним снисхождением рассматривать такой подход только лишь как объяснимый и честный ответ на историческую ситуацию — хотя он, безусловно, именно таким и был. Важно, что этот взгляд на недавнее прошлое Германии оказался необыкновенно плодотворным и сейчас остается по-прежнему убедительным. Предлагаемая им трактовка немецкого своеобразия более целостна, чем многие другие подходы, будь то банальный нерефлексивный англосаксонский взгляд на немецкий «характер», чуть более проницательные соображения, касающиеся немецкого интеллекта или немецкого милитаризма, попустительское преставление о Третьем рейхе как о несчастливом стечении обстоятельств или же вульгарно-марксистский подход, предлагающий в качестве универсального объяснения всему «посткапитализм». Сама эклектичность этих взглядов составляет одно из их главных достоинств, что не преминули показать их адепты. Те немецкие историки, которые их придерживаются, продемонстрировали готовность и умение использовать научный инструментарий политологии и социологии. В то же время они приложили немало усилий для успешной актуализации таких имен, как Эккарт Кер, чьи работы немало способствуют пониманию рассматриваемых здесь проблем. Труд по введению в научный оборот забытых исследований, бросающий вызов профессиональному истеблишменту (Zunft), который и вытеснил на обочину инакомыслящих вроде Кера, имеет огромное значение [136] Ключевой фигурой здесь является Ханс-Ульрих Велер, подготовивший к печати важный сборник статей Кера под заголовком «Примат внутренней политики» [Kehr 1965]. Он также отредактировал и написал введения к работам других забытых авторов межвоенных лет, таких как Г. В. Ф. Хальгартен, Альфред Фагтс и Густав Майер: [Wehler 1980: 227–297]. Работы Кера сейчас доступны и по-английски: [Kehr 1977], как и его главная книга, впервые вышедшая в Германии в 1930 году: [Kehr 1975]. Наконец, неотъемлемой частью подхода историков, о которых мы говорим, стала примечательная способность вступать в диалог с британской и американской наукой и заимствовать ее подходы.

Это подлинно выдающаяся глава в истории трансатлантической циркуляции идей в нашем веке. Идеи Макса Вебера и других ученых, импортированные и переработанные американскими энтузиастами, были возвращены в послевоенную Германию в качестве законченного продукта американской социологии и политологии, а теперь они снова завозятся в Великобританию и Америку в форме совершенно «западного» взгляда на особенности немецкой истории. Те, кто преподает или учится в Британии или в странах Нового Света, не зря отмечают значение этого подхода. Мы сами, учившиеся в конце 1960 ‐ х годов, когда подоб ные интерпретации начинали приобретать нынешнюю привлекательную форму, конечно, вдохновлялись и в некоторых важных направлениях даже руководствовались ими [137] Всего за несколько лет появился ряд важных работ, таких как труд Ханса Розенберга о Великой депрессии (1967), исследование Ханса-Ульриха Велера о Бисмарке и империализме (1969), книга Петера-Кристиана Витта о финансовой политике в Германской империи и подборка статей о кайзеровской Германии под редакцией Михаэля Штюрмера (обе — 1970), а также работа Фолькера Бергхана о плане Тирпица (1971). Наряду с книгой Дарендорфа (1968) стоит отметить еще две работы, повлиявшие на поколение английских историков: [Veblen 1966; Moore 1967]. И мы определенно не являемся в этом смысле исключением. Прежде всего в самой Германии данная форма трансатлантического интеллектуального взаимодействия завоевала вполне заслуженный авторитет, даже если и не была принята повсеместно.