Владимир Колесов - Древняя Русь: наследие в слове. Добро и Зло

В текстах ХІ–ХІІ вв. чаяти можно «обѣта святаго», «от тѣла разлучения», «от Бога милости», «жизни вѣчныя», «мьзду от Бога», а также «живота» или «смерти». Выражения: «И не чаю собѣ живота» (Ипат. лет., 337), «чаяше на ся ненавистии от язык» (от покоренных народов) (Флавий, 226) и подобные им описывают момент ожидания, не всегда окрашенного настроением надежды. Более того, это скорее отчаяние от неожидаемого события. В «Киево-Печерском патерике» часты выражения вроде «къ отчаанию хотя его привести» (162), «но обаче не отчай живота своего» (85), «в нечаание себе въвръгъ» (119) и даже прямое указание на отсутствие всякой надежды в выражениях типа «отчаавшися своея надежа, раны тяжкы възлагаеть» (146); ср.: «от мене же надежда почающе величество мужества» (Александрия, с. 47).

В переводных текстах этому глаголу соответствуют греческие προσδέχομαι ‘ожидать, выжидать’, προσδοκάω ‘ожидать’, εκδέχομαι ‘ждать, выжидать’, а также υπονοέω ‘предполагать, догадываться’; отсутствие надежды, основной смысл греч. απόγνοια ‘отчаяние’, передается глаголом отчаяти(ся). О надежде речь нигде не идет.

«Отъ нихъ испытание же и суда чаяти» (Ефр. кормч., с. 258), «Каки чести принесеши ты къ своимъ родителемъ, такыхъ и ты чаиот своихъ дѣтии на старость» (Пчела, с. 221) — всюду в таких случаях говорится о том, чего следует ожидать. «Съмьртьное чаяние» — ожидание смерти (Ефр. кормч., с. 232), «нечаемыя скърби» — неожиданные беды (с. 109 — αδοκήτοις). В различных вариантах перевода одного и того же текста можно встретить «присно съмрьти чай чловѣчьскы» — «присно ожыдая чловѣчьскую смрть» (изречения Нила) для греч. προσδέχου. «Не чай зла», в соответствии с греч. μηδεν υπονόει, в переводе «Пчелы» (53) буквально значит «не предполагай».

В более поздних древнерусских поучениях намечалось естественное расхождение. Заимствованное, а следовательно, стилистически высокое слово чаяти служит для выражения ожидаемых благ от Бога («чаяти суда страшнаго», «чаяние и спасение»), а жьдати по смыслу более мирское, этот глагол выражает «чаяние», обращенное к человеку, и в переводах с XII в. последовательно заменяет слово чаяти. По исконному смыслу, слова с корнями - жьд-/-жид - выражают модальность более решительную; в сущности, это значит ‘желать, жаждать, пребывать в нетерпении’, поскольку представление о «терпении» связано со смыслом глагола цепенеть (от страха), тогда как глагол жьдати восходит к тому же корню, что и годити. Никто не желает по-годить в жажде личного по-желания. В «Правде русской» постоянно используется глагол жьдати: «истьцю жьдати прока» — всего лишь надеяться, но с высокой степенью вероятности получить и все остальное, еще не полученное. Когда летописец повторяет, что войско «жда по себе погони», он тоже говорит о предположении, а не о факте.

Но то, чего страстно желаешь, имеет обыкновение приходить не-въз-на-чай, можно сказать — не-чая-нно, то есть не-о-жид-ан-но, когда ты уже от-чая-лся, за-жд-авшись.

Как можно судить по древнерусским текстам, глагол чаяти совмещал в себе два основных значения: предположение и ожидание. Соединенность двух этих значений и привела впоследствии к размежеванию смысла в различных славянских языках, но сама возможность подобного совмещения показывает, что слово чаяние , как всякое заимствованное культурой имя, есть символ. То, что это так, видно по художественным текстам. Например, в «Задонщине» конца XIV в. «лисици чясто брешуть, чають побѣду на поганыхъ» — не очень ясно, твердо ли ожидают или просто надеются на поражение Мамаева полчища. В «Слове о полку Игореве» те же «лисици» просто «брешуть на чрьленыя щиты», без всякой надежды на поживу.

У протопопа Аввакума глагол надѣятися встречается редко, обычно в цитатах; основным у него является слово чаяти (чаялъ, чая и др.). По-видимому, идея «ожидания» преобладает в сознании простого человека; он не смеет ни на что надеяться — только уповать на волю Божью.

Средневековый словарь-толковник вынужден уже объяснять значение литературного слова, особенно в непривычной его форме: « Начаяхъ — надѣяхся» (Ковтун 1963, с. 426, также 222, 244).

Но и упъвание — та же ‘надежда’.

В русском переводе «Пандектов Никона» слова надѣятися, надежа соответствуют болгарским уповати, упование ; в древнерусском переводе «Пчелы», напротив, упование при болгарском надежда соответствуют греч. ελπις ‘ожидание, надежда’ (выраженные с некоторым опасением).

Упование — опорав доверии, упование обращено к высокому, к покровителю, чаще всего к Богу. «Упование на Бога» — самое расхожее выражение во всех древнерусских поучениях, в переводных апокрифах вообще — устойчивый оборот речи, сохранившийся до сих пор. Упование , как и чаяние , — слово высокого стиля, но имеет оттенок другой модальности. Это уже абсолютная форма, здесь нет и следа опасений, что чаемое минует нас. Упование — и поддержка, и помощь в духовном деле, в движении душевного чувства, связанное, между прочим, с полным отречением от собственной воли в ситуации безнадежной: когда вверяешь другому все, вплоть до жизни, ни на что уже не надеясь и ничего не ожидая.

В отличие от двух предыдущих слов, слово надежда (русская форма надёжа ) выражает одновременно и надежду, и того, на кого надеются.

С одной стороны, конечно, жив человек «не упъваниемь, нъ вештию», — как сказано в древнейшей новгородской рукописи начала XI веке (Путятина минея), то есть реальностью жизненных усилий, и «на имѣния уповати, а не на Божия упования надѣятися» (Псковская лет. под 1471 г.); с другой стороны (и это тоже понятно), «вѣрою и надежею къ Богу въсклоняяся, якоже паче не имѣти упования неимѣниемь» (Успен. сб., с. 49а, 22). Упование — высшая степень надежды, соединенная с верою. Это поддержка в доверии.

Многие косвенные данные, вплоть до звучания, показывают, что слово сразу же вошло в обиход. В частности, написание упъвание во всех древнерусских рукописях с начала XI в. передается как упование , с буквой о вместо ъ в «слабой» позиции, хотя прояснение даже «сильных» редуцированных звуков происходило веком позже. Изменение в звучании заимствованного слова всегда является признаком его обрусения.

Сравнив варианты слов, употребленных при переводе одного и того же текста, убедимся в модальных градациях, словесно выражающих чувство доверия. Например, в переводе «Слова Мефодия Патарского»: «Не повиненъ сый сицевымъ мукам, ихже ради уповаю избавленъ быти вѣчных мукъ» (143). В соответствии с распределением семантико-стилистических оттенков, «русским» является основной текст, тогда как более «слабые» выражения либо вторичны (переосмысление устаревшего слова), либо относятся к другим редакциям текста. Возможны варианты словоупотребления: уповаю — надѣюсь — желаю (то есть чаю ); таково движение личного чувства от беспредельной доверчивости через сосредоточенность надежды к полному самомнению.