Владимир Колесов - Древняя Русь: наследие в слове. Добро и Зло

Мы уже убедились: с XII века любы и любовь идут как бы рядом, в авторитетных текстах обогащаясь смыслом посредством переводов с греческого, соответственно как αγάπη и φιλία. Но было еще одно греческое слово, которое также передавалось посредством славянского любовь : ερως — «эротическая» любовь. Наложение нескольких значений на одно славянское слово и создало тот неопределенный его смысл, который в своих контекстных вариантах постоянно видоизменяется. Говорили о любви к женщине (как Соломон в «Песни песней»), а считают, что это — о Боге. И то, и другое — любовь, но любовь разная. Давно замечено, что «любовь к соседу — нечто другое, чем любовь к соседке» (Гоббс, I, с. 253).

Современный словарь представляет заключительный результат всех смысловых наслоений, начиная с древних времен включенных в содержание слова любовь.

Во-первых, это внутреннее стремление, желание, жажда — чисто физическое чувство сродни «животу» в животной его конкретности (в древнерусском значении слова животъ ‘жизнь’). Это — огонь чувственной любви, это — «эрос». Плотская любовь.

Во-вторых, привязанностьк чему-либо или к кому-либо, приязнь, нерасторжимая связь людей, которым не разойтись в их «житии»; таково социальное по своей природе отношение. Это и есть любовь в средневековом смысле, это — «филия».

В-третьих — влечение, склонность; горячее сердце, обращенное к высшим целям, идеям, задачам, идеалам, поставленным в центр «жизни». Это — духовная связь людей, это любы в средневековом смысле, это — «агапэ».

Что касается первой любви, плотской, рождающей новую жизнь, то слов, которыми она обозначена в древнем славянском языке, было много; были и описательные выражения, даже целые высказывания, которые (отчасти) сохранились в пословицах и поговорках. Например, слова Ярославны в «Слове о полку Игореве» свычая и обычая иногда толкуют как «синоним любви » в буквальном переводе как «привязанность-соединение» (Потебня 1914, с. 48-51). То, что впоследствии стали передавать присловьем совет да любовь.

Эта любовь — корень всякого иного проявления чувства, в народной речи она выражена иногда столь откровенными и яркими словами, что кого-то отталкивает, а кого-то, напротив, влечет. Манит, несмотря на муки любви и на страдания, которые и дали ей полное имя — страсть.

Как всякое душевное переживание, в средневековом представлении любовь-страсть располагается в определенных пространственных координатах. Чувство, развивающееся во времени, представлено как перемещение в пространстве. Каждый момент его общего движения отмечен собственным знаком-словом, и слово это — глагол, поскольку чувство развивается в действии. Цепочка глагольных слов описывала процесс как бы аналитически, с обязательным выделением того момента, который важен именно сейчас и который в любом движении хрупкого переживания мог оборваться, не восстанавливаясь.

В современном логицированном сознании уже состоялось обобщение «чувств» в словах родового смысла, в гиперонимах. В древности же каждый узел любовного переживания был заметен со стороны заинтересованных лиц, как обычно видна последовательность размещения ствола, ветвей, веточек, листиков яблони, ставшей вещным символом вечной любви, нескончаемой любовной истории, которую человечество пишет сердцами влюбленных. «Разбросанность» древних словесных корней по разным славянским языкам и диалектам при ретроспективном взгляде о-пять — в прошлое — позволит представить моменты созревания любовного чувства.

Оно начинается с восхищения, с удара душевным током, который в тревожном ожидании счастья касается сердца и зажигает страсть, еще не уверенную в себе. Это чувство (которое можно обозначить глаголом кохати ) в некоторых славянских языках и обобщено как именование любви: коханне. В русском языке оно утрачено, хотя следы его видны в слове роскошь , в некоторых устаревших выражениях, вроде некошный ‘некрасивый, безобразный’, или — что точнее по исконному смыслу не в данном случае — ‘малоприятный, малопривлекательный’. Восхищение как обозначение высшей степени удивления и восторга, появляется довольно поздно, заменяя то самое «роскошие», которое передавало первое впечатление от предмета страсти; оно развивалось примерно так, как «момент влюбления» в середине XIX в. юмористически описывал Александр Вельтман: «В эту минуту рефлекция , или воздействие пораженных ее чувств, совершило обратную инфлюэнцию на Ивана Даниловича...» («Приключения, почерпнутые из моря житейского»). Самое древнее значение слова въсхыщение — ‘возвеличивание, прославление’; поднять на высоту, поставить на пьедестал — и испытать восторг вхождения в чувство. Именно это испытывали средневековые рыцари, давая клятву служить своей даме.

Первое впечатление входит в рассудок, порождая некую мысльо возможном счастье совместного пребывания, и это предварительное, еще ни на чем не основанное «проигрывание» недоступного пока наслаждения определенно связано со значением глагола дрочити. В старых текстах этот глагол противоречиво двузначен. С одной стороны, он обозначает надменную гордость, как бы отстраненность от предмета своих желаний, с другой — показывает скрытое желание баловать, нежить и холить — ласкать. Русские диалектные слова дроля ‘милый, любимый, желанный’, дроль ‘любимая женщина’ и разговорное дрочень ‘избалованный ребенок’ указывают на то же взаимообратимое чувство, постепенное осознание настигшего тебя пере-жив-ания. В одном из поучений XVI в. исходная амбивалентность смысла слова видна вполне ясно: «Богъ повелѣ намъ каятися о грѣсѣхъ нашихъ и плакати — мы же смѣемъся, дрочимся и услаждаемся, яко съвиньи» (СлРЯ, 4, с. 359). Наслаждение понимается как богопротивное удовольствие, которое не оправдано еще никаким положительным действием. В определенной мере тот же смысл имеют глагол лагодити и имя существительное лагода ‘удовольствие, склонность (к наслаждениям)’, которые также утрачены нормативным русским языком. Украинское лагодити употребляется в значении ‘умиротворять, устраивать’, т. е. как бы упорядочивать отношения; древнерусское лагодити еще более определенно значит ‘потворствовать, делать приятным’. Навести порядок в собственных мыслях, ощущениях и чувствах требуется на этой стадии развития любовного чувства. Сладость лагощи — в ее предвкушении.

Чувство и мысль, соединяясь, порождают надежду — и словосказано; неопределенность предвосхищения сменяется возбужденным предчувствием. Глагол, способный выразить подобное слияние, — любити ‘вызывать, возбуждать желание’. В русских говорах любовать значит ‘выбирать’ (ср. об-любовать). Рассказывая о жертвоприношениях древних киевлян, летописец говорит о том, как в годы правления язычника (еще) Владимира решили горожане принести в жертву богам сына варяга-христианина: «Паде жребий на сынъ твой, яко възлюбиша и [его] бозѣ наши». Выбрали, пожелали. Любовь понимается как свободное личное чувство, доступное вольному избранию, поэтому и слово любой означает какой угодно. По исходному смыслу корня это — приветствие (целованием), откуда метонимически развиваются значения ‘целовать’, затем и ‘соединяться (в поцелуе)’, а следовательно, и ‘обещать’ нечто (Бирнбаум 1981, с. 22). Любовь, таким образом, предстает как страстное желание, окрыленное надеждой, в которую верят; вера, надежда и любовь в слиянном единстве созревшего в сердце чувства.