Александр Тягны-Рядно - Франция. Магический шестиугольник

…вымерший город, только мраморные тротуары, скульптуры Майоля и группы ОМОНа через каждые двести метров.

Мы пошли ужинать в ресторан в самом центре города, где оказались одни. За окнами тоже не было ни души. Я взяла газету и все поняла. Две недели назад здесь один цыган убил араба. А через неделю был убит еще один араб. В Перпиньяне довольно много цыган и арабов, они сливаются с общим испанским колоритом города. После двух убийств люди перестали выходить из дома. Официант сказал, что неделю ресторан был вообще закрыт, как и другие рестораны и бутики. Два убийства за неделю! Во Франции это невероятное ЧП, в то время как в российских городах убивают ежедневно и не по одному. Проза жизни. «Вы не волнуйтесь, – сказала телохранительница, это случилось далеко отсюда». Официант показал место – за углом ресторана. Может, сопровождающая думала, что я без советской пропаганды не умею? Или что я упаду в обморок при известии об убийстве?

После второго убийства арабы подняли мятеж: стали крушить витрины и подожгли целый квартал. Когда после исламских терактов европейские подростки пишут нехорошие слова на мечетях, это вызывает бурю возмущения. Но тут – полное понимание местного населения: арабы будут мстить, из дома выходить нельзя. Из Парижа прислали ОМОН чуть не в полном составе. После ужина я решила пройтись до гостиницы пешком. Что вы думаете, было с дипломированным бодигардом? Ее смыло в одну секунду, она боялась настолько, что бросила меня на произвол судьбы. Я, конечно, тоже дрожала от страха, но такого же больше не увидишь: вымерший город, только мраморные тротуары, скульптуры Майоля и группы ОМОНа через каждые двести метров.

Я осталась жива, и наутро мы с телохранительницей двинулись к морю. Над Алым берегом, как называют руссильонские пляжи за красноватый песок (по аналогии с Лазурным и Серебряным берегом), и равниной Аржелеса парит белый замок на горе – шато Вальми, где делают самое изысканное вино Руссильона. Замок когда-то купил богатый адвокат из Перпиньяна, ставший депутатом и министром, и начал делать вино. Его вдова запустила хозяйство и решила продать замок, который никто не хотел покупать в столь плачевном состоянии. Купил его человек из бедной семьи, который накопил денег, трудясь на производстве спирта, и мечтал стать виноделом. Он все восстановил своими руками, вино его стало популярным, он разбогател. Но тут грянула война, пришли нацисты и поселились в замке. Хозяину разрешили остаться, и он остался, продолжая делать вино. После победы коммунисты посадили его в перпиньянскую тюрьму, за связь с немцами, потом он умер, а две его дочери снова запустили замок. В конце концов, виноградники вырубили, замок пустовал. Только несколько лет назад внук винодела, Бернар Карбонель, который провел детство в Вальми, но уехал делать карьеру в Париж и стал богатым человеком, решил, что не должен оставлять фамильное имение на заклание. Все свои средства он вложил в восстановление замка, посадил виноградники, пригласил работать профессионалов, теперь он живет здесь со своей семьей, и вино Вальми вернуло себе свою репутацию.

Фамильные ценности во Франции значат очень много. Владельцы виноградников, которые не хотят заниматься вином, не продают их, хотя цена велика, а сдают в аренду, сами следят за винами, потому что это наследство их дедов, а чаще всего – далеких прадедов. Длить историю, сохранять и преумножать patrimoine, наследие – миссия каждого француз ского южанина. Парки, ткавшие историю Франции, жили здесь, на юге.

В России употребимо выражение «Богом забытый» (край, город, регион, деревня). Это звучит как укор. Богу, соответственно. Во Франции такого выражения нет вовсе, есть противоположное: нам повезло, что мы живем в этом месте, «благословенном Богом». На юге Франции так говорят про все места. От них не услышишь про их сказочные утиные и гусиные фермы, потрясающие замки, вина, требующие круглогодичного и тяжкого труда – «это мы сделали». Они говорят: нам повезло, что мы живем в этом краю, благословенном Богом. В атеистической Франции это просто фигура речи, а то, что посвящение святому встречается в каждом втором названии деревни или улицы, – дань традиции. Не стоит менять то, что было хорошо. Зато все, что плохо, французы меняют с завидным упорством: ремонтируют, реставрируют, зовут дизайнеров и архитекторов со всего света, если свои не устраивают.

Не стоит менять то, что было хорошо. Зато все, что плохо, французы меняют с завидным упорством: ремонтируют, реставрируют, зовут дизайнеров и архитекторов со всего света, если свои не устраивают.

Так вышло, что после этой, на целый месяц, поездки по югу Франции, по Лангедоку-Руссильону и Перигору (департамент Аквитании), я попала в деревню Брылиха Шуйского района Ивановской области. Я бываю там каждый год, по родственной необходимости, но сейчас это было впервые после посещения пещер Ласко, в Перигоре. Потому осенило меня только сейчас. В Брылихе, ничем не отличающейся от любой другой русской деревни, домики покосились, пол проваливается. Их не в XIII веке строили, как перигорские или лангедокские деревни, и не в XVII (там дома XVII века называют «новыми»), а тридцать лет назад. Вот и печка в этом году рухнула, говорят, новую класть смысла нет – будет стоить дороже, чем весь дом. Водопровода, газопровода и канализации нет, проводить дорого. Дорого всем: жителям, району, области. Да непонятно, кто бы должен был это проводить, вроде никто и не должен. Не потянешь же трубы к одному дому за десять верст от города. Да и что дом – сегодня есть, завтра развалился, земля ничья, после смерти старушек (мужчины до старости здесь не доживают) все это просто порастет бурьяном. Оно и так поросло. Летом нет сил: шершни, оводы, слепни, мошка, комары – тучами. Состричь бы растительность – да нет, зачем, пусть растет, природа все-таки. Не говоря о том, что обихаживать даже одну сотку тяжело, а тут главное – подкорм на зиму вырастить: полить, прополоть грядки. Остальное – излишество. Вода в колодце ржавая, в ней плавают кусочки коры и всякая непонятная муть. Но кто же будет чистить колодец – он ничей. Совсем обмелел, кончится вода – кончится и деревня. Какие же все-таки французы двужильные, как они могут всё обихаживать! Кто им дает силы?

…век сейчас один у всех – глобализация, век как Судный день, в который не верили катары, – всё как на ладони, теперь в диалог или в схватку вступают уже написанные три или четыре земные Истории.