Александр Тягны-Рядно - Франция. Магический шестиугольник

– Леш, тебя не органичивает незнание языка?

– Почему, то, что мне надо, я знаю.

Путешествовать не люблю, езжу только по делу: со своими выставками или концертами.

К нам как раз подходит официант. Леша заказывает ему по-французски бокал вина (у меня вообще сложилось впечатление, что вино заменяет Алексею и еду, и кофе, и воду). Официант не понимает. Я тоже не понимаю. Акцент такой, что не разобрать. Официант не понимает и со второго раза. Тогда Хвостенко говорит ему по-русски: «Глухой, что ли?» И тот наконец догадывается, что хотел monsieur.

– Скажи, а что из всех видов творчества, которыми ты занимаешься, главное?

– Ничто не главное. Я все делаю с одинаковым энтузиазмом.

– И у тебя нисколько нет желания показать, например, спектакль на французской сцене, выпустить книгу стихов, переведенную на французский? Ты же, небось, гражданин Франции?

– Нет, я все эти годы живу в статусе политэмигранта, российское гражданство получать не собираюсь, французское, может, и надо было бы получить, раз я здесь живу, но лень этим заниматься. Издавать стихи смысла не вижу, и сцены другие мне не нужны, кроме «Симпозиона». Кто хочет посмотреть, придет.

– Но как люди могут об этом узнать?

– О нас регулярно пишет «Русская мысль», в ней же мы даем анонсы, так что это несложно.

– Почему ты подстрижен под буддийского монаха?

– Не знаю ни про каких монахов. Просто мне нравится такая совсем короткая стрижка, а хвостик я оставил, чтобы оправдать прозвище – Хвост.

У Хвоста счастливая жизнь. Это даже не принцип из песни Макаревича: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас», потому что в нем таится возможное разочарование в жизни: а вдруг мир не прогнется? Хвосту вовсе не нужно, чтобы мир прогибался под него, он себя ощущает как часть мира, которую равно бессмысленно и отторгать, и делать ее экспонатом для общественного внимания. В том, что касается стихов (Хвостенко подарил мне свою новую книжечку «Страна деталия», изданную в Петербурге митьками, с которыми он тоже сотрудничает), они стали показательно нецитируемы. В них нет формы, законченности, message, как говорится, – высказывания, адресованного публике. Это болтовня, игра в звуки и ощущения с самим собой. Картины же его (фотографии «эфемерных скульптур») могли бы украсить любой интерьер: подсознательно они возникают такими, «товарного вида», поскольку на них Леша живет. Можно было бы жить на стихи – такими же отточенными были бы и они, как когда-то и были.

Я знаю многих, отличавшихся и творческой сверхэнергией, и талантами, были они признаны – не широкой публикой, но неким творческим кругом и кругом своего поколения. Их деятельность (называвшаяся часто «авангардом») требовала условий полной вольготности. Не представляю себе сегодня Сашу Башлачева, даже Цоя, при продюсере, платящем за минуты на телевидении, аренды залов, требующего с подопечного автора соответствия ожиданиям публики. Не представляю себе Сережу Курехина, укрощенного медийными законами. Все они погибли молодыми. Из оставшихся одни влились в процесс, на противлении которому зиждилось их творчество, другие заскучали в новой российской религии – рыночной.

Хвостенко остался «нетронутым» – ровно каким был. Наверное, благодаря Парижу, для которого Хвост – не диковинка. Подобным образом жили и творили Антонен Арто или Борис Виан. Хвосту – 60. Не повзрослел, не остепенился, не посолиднел, не накопил к жизни претензий.

2000

Слава все же настигла Хвостенко. В 2004 году казалось, что его уже вписывают в официальную «обойму», но в декабре он внезапно умер, оставшись «дедушкой русского андерграунда» и присоединившись к целой плеяде русских художников XX века, которым Франция подарила свободу творчества.

2006

Во Франции я нашла место, где времена можно сопоставить: XIII век во Франции – это XX век в России.

В последние десять лет путешествия для меня стали тем же, чем когда-то были книги. Книги теперь редко становятся откровением, а путешествия часто. Особенно Франция. Потому что она разнообразна и объемна: на ее территории въяве соседствуют тысячелетия. Франция часто оказывалась эпицентром Истории и всегда стояла на ее главной дороге. Дорога эта идет вокруг Средиземного моря.

Последняя поездка подарила мне неожиданный ракурс. Мы говорим, что Россия отстает от «развитых» стран, но звучит это расплывчато: в чем отстает, на какой срок. Корень отставания, думается мне, прост: развитие начинается с очеловечивания земли, то есть когда каждый квадратный метр принадлежит человеку. Он его возделывает, делает частью не природы, но культуры. Культуры виноделия или культуры гуманитарной: когда разные человеческие смыслы оспаривают те или иные земли, храмы, крепости, или уже не оспаривают, а хранят, изучают, совершенствуют.

Место это – департамент Од региона Лангедок-Руссильон, по старинке называемый страной катаров. С величественным замком, окруженным тремя крепостными стенами, – Каркассоном, в центре.

В России земля не была и уж вряд ли станет безоговорочной собственностью: б ольшая часть – бурьян и мерзлота, на меньшей алчные властители тысячу раз переделивали и перекраивали всё каждый в свою пользу. Находясь, в принципе, на периферии Истории, на ее далеком плацу, Россия никогда не захотела остановиться в дележе, в системе правил, потому здесь всё, кроме Кремля, – времянка, а земля – ресурс для выкачивания сиюминутных денег. Есть другие Истории – юго-восточно-азиатская, индейская, арабская, но с ними Россия себя никогда не соотносила. «Москва – третий Рим». Амбиции России всегда были одними и теми же: прижиться к той Истории, которую мы обозначаем как до н. э. и н. э. Не все даже понимают, почему в другой части мира такого летосчисления не существует.

Иван Грозный присоединял территории, чтоб Москва попала в Историю географически, Петр Первый надеялся, что достаточно всех переодеть в европейское платье и построить итальянский Петербург, Елизавета поняла, что надо еще и образовывать, открыла Университет, Екатерина отсекла чернь, чтобы войти в Историю одним царским двором, Николай Первый навел порядок и дисциплину, казнив декабристов, Александр Второй поспешил отменить рабство, давно отвергнутое Историей, а Сталин решил страну закрыть и превратить в миф: чем меньше знают, тем больше будут уважать. Хрущев, осознав, что земными делами России в Историю не войти, занялся космосом. Земля же так и валялась под ногами, составляя симбиоз с человеком только как поле брани.