Олег Аронсон - Статус документа: Окончательная бумажка или отчужденное свидетельство?

Не осталась без присмотра и «серая» зона. Своеобразной формой контроля здесь стало само отсутствие паспортов, ибо оно существенно ограничивало свободу «неблагонадежных» и тем самым позволяло надзирать за ними.

Контроль над населением страны в целом осуществлялся путем сочетания «проявленности» для власти тех граждан, сведения о которых фиксировались в паспорте, и вытеснения остальных в «серые» зоны, непрозрачность которых оказывалась одной из форм контроля.

В результате принципиально изменились смыслы, которыми наделялся сам паспорт. Из символа несвободы он превратился в привилегию ограниченного числа лиц, что привело к резкому повышению его статуса. Если учесть, что к паспорту оказались привязаны место жительства владельца, трудоустройство, возможность передвигаться и в конечном счете социальная полноценность, то становится понятным особое отношение к этому документу в советскую эпоху. Гипертрофированный статус советского паспорта явился следствием специфических тоталитарных практик: его утрата означала новый круг проверок, подделка влекла уголовное преследование, отсутствие делало невозможным совершение самых элементарных действий (от получения писем до покупки некоторых товаров). Паспорт стал своего рода двойником человека, значившим для власти любого уровня больше, чем сам человек. Не случайно в советское время популярностью пользовалось ироническое выражение, известное еще Владимиру Далю: «Всякий порядочный русский человек состоит из трех частей: души, тела и паспорта» [208].

Современное понятие «документ» настолько широко, что оно практически никак не специфицирует объект, по отношению к которому применяется. Документами сегодня называют любые носители информации: материальные и нематериальные (электронные), текстовые и нетекстовые, созданные в качестве документов намеренно (как юридически закрепленные договоры) или оказавшиеся таковыми в силу обстоятельств (скажем, личные письма, ставшие предметом социологического исследования).

Однако раньше — до того, как произошла пролиферация, — понятие «документ» имело более узкое и отчетливое значение, зафиксированное в том числе в словарных определениях. Так, Дэвид Леви ссылается на American Heritage Dictionary, где документы определены как «рукописные или печатные бумаги, которые содержат подлинную, официальную или юридически закрепленную форму чего-либо и могут быть использованы для предоставления убедительного свидетельства или информации» [209]. Большая Советская энциклопедия предлагает такое определение «документа» в «узком смысле»: «деловая бумага, подтверждающая какой-либо факт или право на что-то… В праве под документом часто понимают письменный акт, составленный в предусмотренной законом форме и удостоверяющий факты юридического значения (рождение лица, получение образования, трудовой стаж). В исторической науке документом обычно называется письменное свидетельство о чем-либо, чаще всего принадлежащее государственному аппарату или общественным организациям» [210].

Из процитированных дефиниций следует, что документы есть носители не любой, но прежде всего значимой и достоверной информации, предоставление которой и является их главной функцией. Данная статья опирается именно на такое понимание документов. Подчеркнем, что только в его рамках возможна и уместна постановка интересующей нас проблемы — проблемы фальсификации документов.

Различение «подлинного» и «сфальсифицированного» требует выделения критерия подлинности. В случае с документами эта задача далеко не так проста, как может показаться. Например, в ходе социологического исследования, на которое мы будем ссылаться далее, обнаружилось, что в обыденных представлениях россиян купленные за деньги документы (водительские удостоверения, медицинские справки, дипломы) являются «настоящими», легитимными. Сфальсифицированными были однозначно признаны лишь те документы, которые изготовлены кустарно («на ксероксе») и могут быть легко опознаны правоохранительными органами как «липовые», что немедленно повлечет ответственность обладателя.

Мы будем считать основным критерием подлинности способность документа предоставлять достоверную информацию. «Фальсификацией» в данном случае будет не только непосредственное изготовление фальшивок, но и получение документов в обход установленных процедур — чаще всего путем покупки у госслужащего или другого лица, имеющего право ставить печать. Такой документ может быть официально зарегистрирован и неотличим от «подлинного». Разница состоит в том, что он не может достоверно «свидетельствовать» о некоем факте, событии, фрагменте социальной реальности.

Для пояснения воспользуемся понятийным аппаратом семиотики. Упрощенно опишем структуру документа как структуру знака, где материальное означающее («бумага») отсылает к социальному означаемому — фрагменту социальной реальности: событию в жизни члена сообщества (рождение, получение образования и т. п.), его принадлежности к определенной группе (например, профессиональной) и т. д. В «норме» документ функционирует как целостный смысловой комплекс — связка означающего и означаемого, — репрезентируя определенные социальные события и предоставляя достоверную информацию о них. В случае фальсификации документа — не важно, подделки или нелегального приобретения — место целостного комплекса занимает фрагмент: означающее, лишенное означаемого; репрезентант несуществующих событий, то есть симулякр. Далее в статье будет предпринята попытка более детального анализа указанного явления и его социальных эффектов.

В ходе своих рассуждений мы будем опираться на данные социологического исследования, посвященного практикам использования в России нелегально приобретенных, «липовых» документов. Исследование было проведено фондом «Общественное мнение» в 2008 году и включало в себя массовый репрезентативный опрос населения Российской Федерации [211], а также фокус-группы в Москве и Санкт-Петербурге [212].

В современных обществах, состоящих из рассредоточенных в пространстве агентов, невозможно пространственно-временное единство событий социальной жизни. Как отмечает Энтони Гидденс, специфика современных социальных взаимодействий заключается в том, что они переходят из локальных контекстов в более абстрактные, неопределенные [213]. Мы не являемся ни участниками, ни даже свидетелями подавляющего большинства значимых для нас социальных событий — принятия законов и управленческих решений, заключения сделок и т. д. При этом мы часто вынуждены взаимодействовать с незнакомыми людьми, а сами эти взаимодействия могут быть, во-первых, неодномоментными, растянутыми во времени, то есть с определенными лагами между действием и ответной реакцией, действием и результатом, а во-вторых, рассредоточенными в пространстве, когда агенты не сталкиваются лицом к лицу. Все эти факторы повышают уровень неопределенности, а следовательно, риска: социальные агенты вынуждены взаимодействовать и принимать решения в обстоятельствах неполноты информации о контрагентах и условиях взаимодействий, что повышает вероятность нарушения ожиданий.