Олег Аронсон - Статус документа: Окончательная бумажка или отчужденное свидетельство?

В качестве еще одного примера здесь можно было бы упомянуть использование применительно к документу категории «авторство», которая уже давно проблематизирована в рамках современного литературоведения.

Противоречивость попыток универсализировать понятие «документ» и использовать его для обозначения разных, несопоставимых культурных явлений выражается и в том, что документоведческая рефлексия часто приобретает форму общей теории документа, в рамках которой авторы пытаются сохранить идентичность изучаемого феномена (сплошь и рядом в текстах документоведов можно столкнуться с призывами проникнуть в «сущность документа») и одновременно соотнести его с многообразием современной культуры [299]. Проявлением этой противоречивости можно считать и упомянутое выше приписывание документу множества разнообразных, но вместе с тем универсальных функций (при недостаточной проясненности проблемы культурных контекстов), которое вызывает справедливую критику у представителей смежных дисциплин. Так, например, известный источниковед Сергей Каштанов пишет о необходимости удержать специфическое значение понятия «документ»:

«Документоведы указывают, что документ „полифункционален“, и выделяют у него следующие функции: „информационную, социальную, коммуникативную, культурную, управленческую, правовую, учета, исторического источника“. Вместе с тем они говорят, что „функция документа есть его целевое назначение, органически присущее ему независимо от того, осознана или не осознана она автором“. При „полифункциональности“ источника не слишком ли много у него разнородных „целевых назначений“? Какая цель главная? Главной, на наш взгляд, является цель, заданная социальной функцией источника, — служить определенным средством воздействия на определенную сферу отношений. „Полифункциональность“ источника мы усматриваем не столько в том, что он может быть одновременно или с разрывами во времени и средством информации, и средством коммуникации, и средством управления, и средством учета, и объектом изучения исторической наукой, сколько в том, что далеко не всякий конкретный источник порождается лишь одной социальной функцией, например только договорной или только законодательной. Довольно многие источники возникают и образуют виды вследствие сочетания, синтеза нескольких социальных функций, скажем, законодательной и договорной, договорной и распорядительной и т. п.» [300].

Сегодняшнее состояние документоведения отражает стремление разорвать связь с нормирующим контекстом воспроизводства знания, поиск своих внешних и внутренних границ. Характерным симптомом можно считать построение развернутой систематизации определений документа, которую мы находим в недавней работе одного из классиков данного направления Галины Швецовой-Водки [301]. Эта систематизация отдаленно напоминает разработанную в середине XX века Альфредом Кребером и Клайдом Клакхоном классификацию определений понятия «культура». Однако точно так же, как сейчас себе трудно представить актуальный научный труд под названием «Общая теория культуры», так и документоведение, по-видимому, должно развиваться в сторону большей специализации, кооперации с другими дисциплинами, преодоления собственной национальной ограниченности и т. д. Показательно и то, что в попытках построить культурную историю документа документоведы по тем или иным причинам вынуждены подчас опираться на словари и работы историков начала прошлого, а то и конца позапрошлого века.

Вместе с тем в перспективе культуры истории может быть поставлен вопрос и о влиянии документооборота на восприятие истории. В этом смысле документы — это не резервуары времени, хранящиеся в архивах, но отложения современной системы документооборота. Их функционирование может порождать различные культурные эффекты: ощущение убыстрения времени ввиду возросшей частоты регистрации событий, рост эфемерности коммуникации, обусловленный нарастающей ее виртуализацией, возникновение информационной массы, превосходящей все возможности освоения [302].

Если оставить в стороне вопросы о перспективах создания общей теории документа и перейти к обсуждению рефлексии о документе в рамках исторической науки, то применительно к отечественной традиции прежде всего, конечно, следует говорить о таких исторических субдисциплинах, как источниковедение, архивоведение и археография, специально ориентированных на осмысление проблем сохранения, публикации и изучения всего комплекса исторического наследия и обеспечение деятельности институтов, участвующих в воспроизводстве социальной памяти. Во взаимодействии этих дисциплин и формируется современное представление о документе, или историческом источнике, как объекте изучения историков [303]. Как показывают приведенные выше ответы историков, интеграция данных областей знания и соответствующих им культурных практик [304], а стало быть, ролей историка и архивиста весьма относительна — речь идет и о сложностях повседневного взаимодействия (так, Александр Каменский упоминает о «классовой ненависти рядового состава сотрудников архива к исследователям»), и о принципиально разном понимании ценности документов (см. об этом в репликах Ольги Кошелевой и Михаила Катина-Ярцева) [305].

В наибольшей степени с современной гуманитарной теорией соотносится такая область исторической рефлексии о документе, как источниковедение. Присутствующее в названии этой субдисциплины понятие «источник» недвусмысленно указывает на то, что рефлексия о документе разворачивается здесь главным образом в когнитивной перспективе. Проблема информационного качества источников важна для любой эмпирической науки, однако, пожалуй, именно в науке о прошлом необходимость появления областей знания, обеспечивающих их обработку и изучение, оказалась особенно насущной. С этим связано, с одной стороны, формирование системы вспомогательных, или специальных, исторических дисциплин (нумизматики, палеографии, геральдики, сфрагистики и т. д.), нацеленных на изучение отдельных, подчас весьма экзотических, типов источников [306], а с другой стороны, развитие археографии, предметом которой является публикация источников [307]. Задача источниковедения заключается в обобщении этих и других исследований, основанных на использовании различных типов документов, в удержании «расширяющейся вселенной» источников и осмыслении их информационных возможностей.

Вместе с тем термин «источниковедение», как известно, отражает и специфику развития отечественной исторической науки XIX–XX веков. Становление традиции источниковедческого исследования, отсутствующей в таком виде в западных научных школах (см. об этом в репликах Каменского и Кошелевой), связано, по мнению Ольги Медушевской, не только со своеобразием российского отношения к прошлому, но и с тем, что в советское время такая традиция создавала пространство ухода от идеологического диктата и сохранения профессиональной преемственности [308].