Мурад Аджи - Без Вечного Синего Неба. Очерки нашей истории

А вот чего нет нигде в мире, так это моста, что неподалеку от селения Кужник, к нему не прикасалась рука человека! Что-то похожее, говорят, есть в Америке, но совсем не то – куда мельче будет.

К тому мосту добраться сложно, и, если бы не учителя из местной школы, я бы не нашел сюда дорогу. Наконец за третьим, кажется, поворотом мы оказались у обрыва, перед узкой террасой, а там глубоко-глубоко виднелась река. Здесь мы оставили «уазик» и пошли пешком. Вековые грабы и буки нависли над нами, прохлада скрашивала путь, усыпанный буковыми орешками. Кругом грибов видимо-невидимо – опята, моховики. Но кавказцы грибов не признают, «ухом шайтана» зовут они их.

Нужно было спуститься в ущелье, перейти реку и подняться на другую ropy. Там, в отдалении виднелась арка, висящая над долиной, это – Кутакский мост, к сооружению которого человек не имеет абсолютно никакого отношения.

Тропа как змейка, поворот за поворотом, все ниже и ниже… Около реки сыро, под ногами чавкает, а трава стояла в рост человека. В воде копошился водяной воробей, черный, мокрый, увидел нас и шмыгнул за камень. Перебравшись по поваленному дереву через реку, быструю и прозрачную, пошли дальше, вверх, пришлось карабкаться, а в двух местах – совершенно отвесные стены, метра три высотой, стояли на пути. Цепляясь за уступы, кое-как поднялись, и тогда перед нами открылся вход в пещеру… Я не случайно подробно говорю о «дороге» к мосту, она зовется тропой Хаджи-Мурата, того самого. Он скрывался в этой пещере… Для меня это было знаковым открытием, потому что так же, в Азербайджане, в поисках чего-то исторического, я случайно вышел к могиле Хаджи-Мурата – человека, имя которого я ношу по воле моего прадеда.

Небольшой зал, полумрак и стойкий запах прелых листьев наполнял пещеру. В углу, перед входом, чья-то могила… И это все, что запомнилось мне тогда. Ничего другого там и не было.

От пещеры Хаджи-Мурата нужно пройти метров двести, чтобы почувствовать, как умеют дрожать твои ноги. Сказывается высокогорье, с непривычки не хватает воздуха – этим как-то себя успокаиваешь. Но причина-то иная – естественный мост, по которому надо пройти.

Ширина Кутакского моста самое большее метра четыре-пять, длина пятьдесят три, а высота – не знаю. Я не смотрел вниз, я вообще ничего не видел, кроме тропы через пространство. «Пойду строго по оси, пройду». Ноги сами несли вперед. А кругом воздух, наполненный звуками леса, небо, солнце… И что-то твердое под ногами. Больше ничего.

Семьдесят третий шаг я уже делал по склону другой горы…

Табасаранская природа и однообразна, и многолика. Лес, горы. Но разный лес, разные горы. Всегда разные. У селения Вечрик, например, склоны пологие, там сады. Но пологих участков мало. Селения тоже и похожи, и не похожи: где-то дома скучены на обрывистом пятачке, где-то разбросаны по склону, как в Хучни. Дома, как правило, двухэтажные, с покатой крышей, под шифером. Глинобитных плоских крыш я не видел. Отжили свой век. Обычно дома окружены садами… Какая же благодать здесь весной!

Во дворах хозяйственные постройки. Добротные, сложенные из нетесаных камней, но основательно – горцам всегда было не до красоты и изящества. Только пожив в этих местах, начинаешь понимать и принимать ту особую, суровую и по-домашнему теплую, красоту здешних дворов. Скромность быта и в древности отличала Кавказ.

Приглядишься – и подметишь разницу в садах, частных и казенных. Частные убраны, будто выметены, а в казенных под деревьями густо лежат перезрелые яблоки и груши. Коровы лениво жуют их, а овцам не до яблок, надоели, они пасутся и глазом не ведут на сады. Не только в Вечрике (в переводе «Яблоневый дом») стояли переспелыми совхозные сады. И в других селениях. На мое удивление всегда следовал один ответ: «Девать некуда. Не вывезешь». Выращенные, а по сути, не выращенные, кабачки, патиссоны, сливы опять доставались щедрой горской земле… Круговорот труда в природе? Стоило ли работать?

– Гвоздя не найдешь, – сокрушался измученный директор совхоза, – не можем коровник поправить, его зимой снегом раздавило. Что будет с коровами? Ума не приложу. Триста голов.

– Нам зарплату не платят! – говорит кто-то.

– Даже соли купить не можем, – слышу старческий голос…

В советское время поколения горцев добровольно батрачили, тем и существовали. На пять-шесть месяцев ездили в Ставропольский край или в Казахстан, сезонниками, на самые тяжелые и трудные работы – на то, за что местные жители не брались. Стричь камыш, выгребать навоз… Не год, не два – всю жизнь люди радовались единственной возможности прокормить семью. Ничего иного власть не оставила. Так и жили потомки четвертой расы человечества со своим обостренным чувством гордости. Всегда молчали.

Десятилетиями в советском Табасаране не поощряли строительство, даже частный дом за свои собственные деньги поставить было проблемой. Не разрешали. Не давали. Запрещали. Потом вдруг сказали: «Можно». И люди построили столько, сколько не строили за все годы.

Хочется рассказать о строительстве в горах, оно хранило традиции Кавказской Албании. Рассказать о том, как село помогало селянину. О просторных и красивых домах горцев. Об удобстве их быта. О полосатых бумажных треугольниках, что вывешивают на окна и двери нового дома, когда готова крыша, – оказывается, лучшее средство от нечистой силы… Но это тема уже другого рассказа.

В каждом селении, около каждого дома я видел детишек, симпатичных и очень чумазых, они были заняты работой по дому или по хозяйству. Встречал я их и на пыльных улицах аулов – совсем маленькие копошились рядом с курами, утками, индюшками… Не забуду девчушечку лет шести-семи, нечесаную, немытую, она шла в галошах на босу ногу (самая распространенная обувь в селениях Табасарана), платьице линялое, кофточка драная. Но одежда – пустяк! В ушах девочки сияли огромные пластмассовые серьги, такие блестящие… Маленькая модница величественно шагала по селению.

До сих пор перед глазами и другая дорожная картинка. Река внизу, орлы внизу. На краю обрыва сидит бабушка, укутанная в черный платок горянка, у нее на руках внучек – бутуз, настоящий горец. Они сидят, как две половины одного «я», и любуются своим Табристаном, лучше которого нет на всем белом свете.

Дорожные воспоминания, им нет конца. А привел я их, чтобы сказать, во всем Табасаранском районе только каждому двадцатому ребенку есть место в детском саду. Остальные девятнадцать детей – на улице. О школах тоже многого не расскажешь. Одинаково запущены. Едва ли не каждая четвертая в аварийном состоянии. Лишь в Хучни, пожалуй, лучшая школа в районе – там спортзал.

Очень трудно жить в Табасаране, там самая высокая рождаемость в России и самая жуткая безработица. Бывшее процветающее ханство не сравнишь с ближневосточными или африканскими странами, бывшими колониями… В беде живет народ и гордо не замечает ее.