Петр Гуляр - Забытое королевство

Дальше по нашей улице, прямо перед воротами, обозначавшими границу городской черты, стоял большой, богато украшенный особняк. Он принадлежал г-ну Яну, весьма богатому торговцу из народа миньцзя, считавшему себя наси просто в силу того, что всю жизнь он прожил в Лицзяне. У него было множество сыновей и дочерей. Сам он давно отошел от дел, но двое его сыновей держали каждый свою лавку на Главной улице и успешно торговали тканями. Отделения их лавок имелись в Сягуане, Куньмине и Лхасе. Двое младших сыновей, родившихся от второй жены, еще учились в школе. Мой повар быстро сдружился с сыновьями-купцами, и вскоре мне сообщили, что г-н Ян желает со мной познакомиться. Однажды утром я явился к нему. Это был красивый, статный и величавый старик с аристократической внешностью и длинной белой бородой, безупречно одетый по образу и подобию китайского джентльмена — в длинном халате и черной шелковой куртке-магуа; наряд дополняла черная шапочка с красной шишкой. Когда я пришел, он поднялся мне навстречу из шезлонга, в котором отдыхал. Мы находились во внутреннем дворике; воздух был наполнен ароматом цветов, и дворик со всех сторон обрамляли ряды горшков на мраморных подставках, в которых цвели редкие орхидеи, примулы и петунии. Повсюду благоухали розы и другие цветущие кустарники, а в выложенном мрамором небольшом пруду и стеклянных аквариумах сверкали золотые рыбки. Мне предложили чаю и вина редкого урожая. Старик курил длинную трубку, оправленную в серебро, и прихлебывал чай; он степенно, ненавязчиво разглядывал меня. Мы немного поболтали на общие темы, после чего я изложил цель моего приезда в Лицзян. Он выслушал меня, но ничего не сказал. Через некоторое время я встал, чтобы попрощаться; г-н Ян тоже поднялся и, мягко взяв меня за локоть, проводил в дом. В одной из комнат на круглом мраморном столе была сервирована великолепная трапеза — с палочками из слоновой кости, серебряными кувшинами с вином и серебряными кубками. Вошли сыновья и внуки. Я запротестовал: приглашение на обед в первый же визит было слишком большой честью, однако меня мягко усадили за стол, и все принялись за еду. Комнату украшали со вкусом развешенные старинные китайские картины и свитки. Вся мебель была из черного дерева; внимание мое также привлек редкий фарфор на подставках, тибетские медные кувшины с инкрустацией из бирюзы и полированная латунная курильница, из которой завитками поднимался к потолку ароматный дым.

Я понравился г-ну Яну, и он еще не раз приглашал меня в гости — иногда на официальный ужин, где присутствовали еще один-два заезжих сановника, иногда на праздничный обед, а однажды — на свадьбу одного из сыновей. Часто мы просто беседовали о Лицзяне и его жителях, о местных обычаях и войне, эхо которой все еще доносилось до нас издалека, и нередко он присылал мне в подарок фрукты, редкие деликатесы или лопатку свежезарезанной свиньи. Между нами установилась тихая, прочная дружба. Мы понимали друг друга без слов и с удовольствием проводили время, молча наслаждаясь тишиной небольшого садика. Г-н Ян быстро разгадал во мне приверженца даосизма — сам он пришел в кроткое состояние духа, свойственное даосам, усвоив многочисленные уроки, которые преподнесла ему его долгая жизнь.

Несколько лет спустя он как-то раз отвел меня за дом и показал мне небольшую свинью в отдельном загоне.

— Эту свинью выкармливают специально для моих похорон, — сказал он, посмеиваясь. Затем он отвел меня в подсобную угловую комнату и, открыв дверь, показал мне крепкий свежевыкрашенный гроб. Мне стало грустно, однако старик улыбался.

Прошло больше года. Я уехал в Куньмин и вернулся только через месяц. По возвращении домой меня встретил взволнованный повар.

— Господин Ян все время спрашивал, когда вы вернетесь, — сообщил он мне и добавил: — Завтра он позовет вас на обед.

На следующий день я с нехорошим предчувствием ступил на порог дома старика. Он был очень рад меня видеть, однако я заметил, что он сильно сдал. Лицо его как будто светилось изнутри. Его сопровождали старшие сыновья.

— После того как вы уехали, я заболел, — сказал он вместо приветствия.

Он позвал меня посмотреть на свинью.

— Но я так слаб, что едва хожу, — предупредил он. — Вас проводит сын.

Свинья необычайно выросла. Теперь это было огромное, откормленное животное.

— Сыновья не отходят от меня ни днем ни ночью, — беспечно сказал г-н Ян, однако зловещий смысл его слов от меня не ускользнул. Опираясь на многочисленные подушки, он пообедал со мной в кругу семьи, хотя почти ничего не съел. Прощались мы с грустью.

— Я рад, что смог вас повидать, — сказал старик. — Прощайте! Возможно, мы больше не увидимся.

Он слабо пожал мне руку. На следующий день около полудня повар прибежал ко мне на второй этаж.

— Старый господин Ян умер, — с печальным лицом сообщил он.

Я был потрясен. Язык Лао Вона развязался, и он завалил меня подробностями ухода старика из жизни. Как выяснилось, г-н Ян внезапно ощутил, что время пришло. Семья собралась у его постели; его переодели в церемониальные одежды. Затем он спокойно со всеми попрощался, положил голову на подушку и знаком позвал к себе сына. Как только старик испустил последний вздох, сын положил ему на язык серебряную монетку, после чего его тут же переложили в гроб.

Согласно обычаям наси, умирающему необходимо как можно быстрее положить в рот серебряную монетку. Если этого не сделать, он никогда не сможет войти в рай, где обитают его предки. Поэтому рядом с постелью того, кто ослабел от болезни или старости, обязан постоянно дежурить какой-нибудь член семьи. Домочадцы сидят рядом с умирающим по очереди, и горе сыну или дочери, если он или она не успеет вовремя уловить момент отхода в мир иной. Из-за этого поверья внезапная смерть от несчастного случая или в драке считается большим горем. Потерянные души таких бедняг обречены на вечное блуждание в чистилище, пока их попадание в рай не будет обеспечено при помощи особого — и весьма недешевого — шаманского обряда.

Рано утром из отдаленных деревень начинали стекаться на рынок крестьяне, и ближе к десяти утра эти отдельные человеческие ручейки сливались в мощные потоки, занимая все пять основных дорог, ведущих в Лицзян. Улицы были запружены лошадьми, везущими на себе поленья для растопки, людьми с корзинами угля на спине и другими носильщиками, нагруженными овощами, яйцами и птицей. Мужчины по двое несли свиней привязанными за ноги к шесту, женщины же гнали их своим ходом, держа в одной руке веревку-поводок, а другой погоняя свинью хлыстом. Крестьяне и их вьючные животные несли и везли на продажу и другие, самые разнообразные товары. Улицы заполнял шум копыт, стучавших по твердому камню, громкие разговоры, крики и смех. На самом рынке царила суматоха — люди толкались, пытаясь разойтись друг с другом и занять на площади наиболее выгодные места. Вечером предыдущего дня в центре площади заранее устанавливали ряды крепких прилавков, разобранных из общей кучи либо вынесенных из окружающих лавок. Теперь женщины и девушки, нагруженные тяжелыми тюками мануфактуры, раскладывали на них рулоны тканей. В отдельных рядах торговали галантереей, приправами и овощами. Вскоре после полудня рынок начинал жить полной жизнью, и площадь превращалась в котел, бурливший людьми и животными.