Дмитрий Коваленин - Суси-нуар. Занимательное муракамиедение

– А вот в японские времена, – беззлобно вспоминает Им-сан, – эта самая ветка тянулась вдоль всего побережья. И через каждые десять километров встречались деревни, рыбацкие поселки. Люди жили – японцы, корейцы, русские, все вперемешку. Огороды возделывали, рыбу ловили. Ездили туда-сюда, торговали друг с дружкой, и все окупалось… Ох, давно это было…

Сивуч по-японски – «тодо». Или, если расшифровать иероглифы, «морская лошадь». Главной целью сегодняшнего дня и была поездка к этим самым «лошадям». Не случайно мне вчера снилась Камбурова…

Невельск. Машина наконец останавливается, и мы выносим наши гудящие от двухчасовой вибрации чресла на волю. «Воля» состоит из бетонного причала на окраине Невельского порта и больше всего напоминает кладбище погибших кораблей из романа фантаста Беляева. Затиснутый меж двух ржавых барж крошечный маневренный катерок уже ждет нас, покачиваясь на волнах. Хозяин катера, инспектор по охране морских биоресурсов Николай Петрович с помощником, помогают нам забраться на борт. Отдаем концы, и катер направляется к знаменитому волнорезу – символу сахалинского туризма.

– Во всем мире, – перекрикивает Николай Петрович рев двигателя, – есть только два места, где можно так близко увидеть сивучей! Одно место – в Сан-Франциско, второе – у нас… Вы молодцы, вовремя приехали! Сейчас их тут около сотни, половина стада уже ушла. Звери приплывают сюда в феврале-марте, а к началу июля уплывают на зимнее лежбище – остров Манерон. Это между Сахалином и материком. Там они рожают детенышей… Так что, считай, еще неделя – и вы бы не успели! Хотя в последние пару лет объявились с десяток лентяев – предпочитают переждать зимние шторма на волнорезе и не возвращаться на Манерон. Это неправильно, это меня тревожит! Потому что рожать они здесь все-таки не собираются…

Постепенно его голос, как и рев мотора, утопает в странном рычании. Волнорез приближается. А точнее – человек приближается к волнорезу. И зверь, понимая это, кричит.

Длинный, позеленевший от ила волнорез покрывает бурым ковром сотня сивучей. Двухметровых беременных самок ревностно охраняют четырехметровые золотые секачи.

– С ума сойти! – кричит Мураками, выхватывает камеру и снимает свое кино, забыв обо всем на свете.

Катер нещадно качает, и, поскольку в таком иерихоне все равно ни черта не слышно, мне остается только следить, чтобы солнце японской литературы не свалилось за кормовой бортик высотой сантиметров в сорок.

Сбавляем ход до минимума и подплываем «на цыпочках».

Двадцать метров до стада. Юные самки и глупые детеныши заигрывают с катером, ныряя вокруг нас то в одиночку, то парами, и орут скорее из любопытства.

Десять метров. Секачи на волнорезе задирают головы и издают особо свирепый, низкочастотный предупреждающий рев.

– Всё! Отходим, дальше нельзя! – кричит из последних сил Николай Петрович. – Иначе секачи прикажут стаду спасаться, и они ломанутся в воду, калеча своих же детенышей!

Отплыв немного назад, дрейфуем вдоль стада. Гляжу на Мураками: глаза блестят, разулыбался, бросил свою камеру и, ухватившись за поручни, смотрит влюбленно в морды зверей, что выныривают то и дело у самого бортика. Того и гляди, сейчас целоваться начнут. Одним словом, счастливый человек.

– А что с маленьким? – вдруг дергает меня за рукав Юми-сан. – Он что, болен?

На самом краешке стада, притулившись к стенке волнореза, затерялся меж камней сивучонок. Шея и грудь малыша в несколько витков перемотаны какими-то голубыми веревками.

– В сеть замотало! – качает головой Николай Петрович. – Мы давно за ним наблюдаем, но он обречен! Чтобы ему помочь, пришлось бы подплывать к стаду, а это значит – покалечить больше зверей, чем спасти. До зимы не доживет… Тело вырастет и само себя задушит.

– Какой ужас! – содрогается бедная женщина. – А может, его усыпить как-нибудь?

– Нельзя! Стадо все замечает. Решит, что мы его убиваем, и пиши пропало…

– Ладно тебе, Юми-сан, – успокаивает ее Мураками. – Природа, что поделаешь. Слава богу, человек не всегда ее хозяин…

– Ну что? Возвращаемся? – Николай Петрович снова хватается за штурвал. – Долго нельзя, звери нервничать начинают!

– Да, конечно! «Большое спасибо»! – хором кричат по-русски Мураками с Цудзуки, довольные, как дети. А бедная Юми-сан со слезами на глазах все машет рукой сивучонку.

ХРОНИКИ СУШЕНОЙ КАРАКАТИЦЫ:

В Невельске мы наняли крошечный катерок, забрались в него и отправились смотреть сивучей. Больше никому вокруг это было не интересно. Капитан катерка любезно свозил нас до волнореза и обратно, хотя на лице его ясно читалось: «Есть, конечно, вещи и позабавнее, ну да ладно. Деньги платите – можно и съездить».

То ли дело у нас: приблудился раз в сто лет одинокий тюлень – и вся Япония его по телевизору разглядывает [80].

«А-а, сивучи… Ну да, есть такие», – говорят жители Невельска и живут себе дальше, сливаясь с природой.

С виду сивучи кажутся увальнями, но на самом деле это сильные и проворные звери до двух-трех метров длиной. Отличные скалолазы. Если за вами когда-нибудь погонится сивуч, не советую спасаться от него на ближайшей скале.

– Ну вот… Может, хоть этой ночью увижу какой-нибудь сон? – задумчиво улыбается Мураками.

Из Невельска возвращаемся прямой дорогой – слава богу, не такой ухабистой и разбитой.

– К «Боингу» заедем? – спрашивает Ирина.

– А далеко?

– Рядом. Его же здесь, под Невельском, сбили…

Минут через десять останавливаемся у небольшого холма. Подымаемся по белым крашеным ступеням. За аккуратной оградкой – площадка травы метров двадцать в квадрате. Траву, похоже, недавно постригали.

– Смотри-ка! – отмечает Мураками. – Кто-то за всем этим ухаживает…

Две тропинки в траве образуют заваленную набок букву «Т»: одна тропинка налево, другая прямо. Первая упирается в строгий камень с полметра в диаметре.

– Этот камень сюда японцы прислали, – говорит Ирина.

На отполированной, почти зеркальной поверхности аккуратными столбцами выгравировано несколько десятков имен. По-японски, по-английски и, кажется, по-французски.

Прямая же тропинка ведет к аляповатой грубой конструкции метра три высотой, напоминающей то ли колодезный ворот, то ли механический штопор для хилоруких домохозяек. Вокруг – ни надписей, ни табличек; ни слова на русском языке. Попади сюда случайный человек без провожатого – в жизни не догадается, куда его занесло.