Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 1. Время символизма

Литературная же деятельность развивалась под двумя другими именами. Одно из них не было употребимо в печати, но в частном общении было общепонятно и общедоступно, да и сам он нередко подписывал письма просто — «Гриф». Скажем, в хорошо сохраненных адресатом письмах его к Сологубу (печатаются в нашей книге далее) примерно в половине случаев он ставит под текстом именно это прозвище. В остальных — сначала он С. Соколов, потом С. (или Сергей) Кречетов — имя, под которым выступал на страницах печати. Об этой стороне его деятельности сказано в той же автобиографии: «В 1903 году основал руководимое им и теперь издательство „Гриф“, которое наряду со своим старейшим собратом к<���нигоиздательст>вом „Скорпион“ сыграло значительную роль в установлении и развитии новой литературной школы в России. В 1905 году был редактором художественно-литерат<���урного> журнала „Искусство“. В 1906 году принимал большое участие в основании журнала „Золотое Руно“ и первую половину года был его литературным редактором. В 1906–1907 году был редактором ежемесячного журнала „Перевал“, органа анархического индивидуализма. Редактировал ряд Альманахов, литературные отделы в нескольких московских прогрессивных газетах. Участвовал и участвует в различных журналах и газетах. Выпустил 2 книги стихов. Первая из них „Алая книга“ (1907 год) была конфискована, и автор подвергся крупному штрафу и заключению» [437].

Вот его портреты этого времени — первого десятилетия ХХ века. Жена, Н. И. Петровская: «С. Кречетов, <���…> очевидно, влек их импонирующей внешностью, любовью к пышным фразам, умением при случае блеснуть ораторскими способностями и, вообще, явной своей приверженностью к так называемому „декадентству“» [438]. И несколько далее: «Светский С. Кречетов <���…> с присущей ему ловкостью литературного жонглера, стал щеголять самыми разнообразными декадентскими темами. Тут же, впрочем, купил у Блока „Стихи о Прекрасной Даме“ для издательства „Гриф“» [439]. Андрей Белый: «Красавец мужчина, похожий на сокола, „жгучий“ брюнет, перекручивал „жгучий“ он усик; как вороново крыло — цвет волос; глаза — „черные очи“; сюртук — черный, с лоском; манжеты такие, что-о! Он пенсне дьяволически скидывал с правильно-хищного носа: с поморщем брезгливых бровей; бас — дьяконский, бархатный: черт побери, — адвокат! <���…> Стих его был скрежетом аллитераций: точно арба неподмазанная. И сюжеты же! Кровь-де его от страстей так темна, так темна, что уже почернела она; перепрыгивал в „дерзостях“ через Бальмонта и Брюсова, а получалась какая-то вялая „преснь“ <���…> в Благородном собраньи ревел он потом радикальнейшими убеждениями адвоката московского; <���…> говоря о царизме, бывало: зубами скрежещет, а черные очи вращает — на дам. Кончил — аплодисменты!» [440]Наконец, Вадим Шершеневич: «На эстраду вышел коренастый человек лет тридцати, с лицом присяжного поверенного, тщательно одетый и причесанный ежиком. <���…> Через три дня я сидел у Кречетова. Выслушав десяток моих стихов, он покровительственно сказал, что во мне „что-то есть“, прочел мне одно свое стихотворение <���…> и без паузы спросил меня: потерял ли я уже невинность? Я смутился и солгал, что давно потерял. Кречетов отнесся к этому сочувственно и объяснил мне, что он „познал женское начало“ в двенадцать лет. Я млел и благоговел и пил впервые водку…» [441].

А вот первое впечатление от встречи с ним будущей жены: «С нами сидело несколько молодых людей. Один из них заговорил, это оказался русский. Сначала он показался мне не то пьян, не то ненормален, но во всяком случае меня заинтересовал. Оказался <���так!>, что это поэт Сергей Кречетов, издатель или редактор журнала „Искусство“» [442]. Броская необычность, выделенность из ряда хотя бы временно завораживала знавших молодого поэта. А если к этому прибавить активные спиритические практики [443], масонскую деятельность [444], открыто афишируемые любовные эксцессы, то надо признать, что ему было легко привлечь внимание неофитов от «нового искусства».

Добавлялась и политическая активность левого толка. Как и многих других, к практической деятельности в сфере политики его подвигла революция 1905 года. В октябре 1905 г. он пишет В. Ф. Ходасевичу, с которым тогда дружил, совершенно недвусмысленное письмо:

Революция, грозная, но романтическая в основе и культурная в своих приемах, встретилась лицом к лицу уже не с обычным врагом своим, сильным, но знакомым, а с темным хаотическим зверем, спущенным с цепи, — стихийным, грубым, страшным и безудержным. Ему имя — «черная сотня». О, если бы это была — сотня ! Вскоре после Вашего отъезда начались кровавые столкновения между людьми с красными знаменами и нападавшими на них озверелыми «патриотическими» ордами, под рукой, а порой и открыто организуемыми полицией и даже, увы, духовенством с церковных амвонов. Многое пришлось перевидать. Вы знаете — я плохо умею оставаться в комнатах, когда за стенами стрельба… Довелось участвовать в одной кровопролитной битве при кофейной Филиппова, где 40 человек боевой дружины (к коим примкнул и я) после нескольких минут перекрестной перестрелки правильными залпами обратили в бегство полчище черносотенцев, до прихода дружины избивавшее безоружных. Дальнейшие дни были сплошное царство черной сотни: людей с красными значками, студентов в форме избивали и убивали на улицах, громили магазины во славу самодержавия…. Но общественное негодование + умножение «боевых дружин» дали черным сотням должный отпор, и вот уже дня два относительно довольно <���так!> спокойно. Университет, впрочем, наполовину занят войсками (старый), наполовину — дружинами (новый) [445].

Конечно, в этом рассказе могут быть различные преувеличения, особенно если принять во внимание те особенности личности Кречетова, о которых пойдет речь далее, но вряд ли можно сомневаться, что в дни, предшествовавшие московскому вооруженному восстанию, Кречетов стоял на стороне революции. Однако в сами эти декабрьские дни он в качестве литератора принимает на себя должность заведующего литературным отделом журнала «Золотое руно», редактор которого Н. П. Рябушинский был явным монархистом. Сам он свою дальнейшую позицию описал так: «Считая программу К.-Д. очередной политической ступенью, года 2–3 был в партии К.-Д. и принимал деятельное участие в партийной работе. Осенью 1907 года вышел из состава партии, находя, что она утрачивает оппозиционную яркость» [446].

Не станем описывать перипетии его службы в «Золотом руне» — они достаточно подробно, если не утомительно, изложены в письмах к Сологубу, которые мы печатаем ниже. Но вот о «Перевале» стоит сказать особо.