Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 1. Время символизма

В нескольких хранящихся в РГАЛИ записках 1908 года Кречетов просит Бунина прислать стихотворение для Бюро провинциальной прессы, деятельностью которого он руководил. Судя по хорошо разработанной библиографии бунинских стихотворных публикаций, на просьбу Кречетова он не откликнулся, хотя и подарил ему какую-то из своих книг [821].

В начале следующего года между писателями произошел неприятный инцидент, суть которого выясняется из письма Кречетова к Бунину от 9 февраля 1909:

Многоуважаемый Иван Алексеевич!

При начале «Северного Сияния» по просьбе редакции мною было дано и редакцией принято мое стихотворение «Любовь Арлекина», о коем мне было определенно сообщено, что оно пойдет в 4 №.

На днях, справившись у секретаря «Сияния», я узнал, что в № 4 оно не пойдет, как не пойдет и вообще, ибо на нем имеется редакторская пометка: «Не подходит».

Так как прежним редактором беллетристического отдела оно было принято, а преемником его являетесь Вы, я заключаю, что стихотворение, уже раз принятое, было отвергнуто Вами.

Я не навязывал своего сотрудничества «Сиянию» — оно само просило меня о нем. Поэтому я считаю, что если бы даже новая редакция и расходилась с прежней во взглядах, простая вежливость, обязательная для людей всяких взглядов, должна была заставить ее, отвергая уже принятую и долгое время лежавшую в портфеле редакционном вещь, тотчас о том уведомить автора, чтобы дать ему своевременно возможность располагать вещью свободно.

Находя, что такой вежливости в отношении меня проявлено не было, я прошу вернуть мне мое стихотворение и вычеркнуть мое имя из списков сотрудников «Сияния».

С совершенным уважением

Однако костяк нашей публикации составляют письма того времени, когда Бунин и Кречетов оказались по одну сторону баррикад, уже не разделенные литературными воззрениями, а объединенные социальными и политическими. И тот, и другой заняли отчетливо антибольшевистскую позицию, что и позволило Кречетову на протяжении долгих лет систематически общаться с писателем, которого он совершенно искренно считал одним из лучших в русской литературе.

Письма эти довольно отчетливо делятся на несколько разделов. Первое относится к периоду гражданской войны и более или менее понятно, если учитывать не только его прямое содержание, но и комментарии, поэтому мы специально не будем о нем говорить. Следующую группу составляют письма 1920–1922 гг., того периода, о котором Кречетов вспоминал в автобиографии: «3. Деятельность в эмиграции. В Париже пробыл с весны 20 по весну 22 года. Состоял около года негласным доверенным политич<���еским> корреспондентом Главнокомандования (ген. Врангеля), сообщая туда доклады о парижских настроениях и кознях против Русской Армии. Одновременно, год с лишним состоял секретарем Правления „Русско-Французского Акц<���ионерного> Общества“…» [823]. К этому периоду относятся письма 2–4. Они не слишком информативны, отчасти, видимо, потому, что в это время писатели довольно регулярно виделись. Конечно, всю канву их взаимоотношений того времени нам восстановить не удастся, но существенно, видимо, привести некоторые записи из дневников В. Н. Буниной 1920 года, как включенные, так и не вошедшие в известный трехтомник «Устами Буниных». Одна из них приведена в статье «Сергей Соколов и Сергей Кречетов, литератор и политик». Но любопытны и бытовые подробности, даже загадочная запись от 27 декабря 1920 / 9 января 1921: «Был Гриф, он написал „Историю Иловайского“» [824]. И, видимо, рассказ Кречетова во время того же свидания В. Н. записывает через день, 29 декабря / 11 января: «Соколов рассказывал, что в плену у них страшно было развито мужеложство. Женоподобные молодые люди катались, как сыр в масле. Их звали „пупсами“. Немцы разрешали любительские спектакли и позволяли накупать различные туалеты для этого. И когда „пупсы“ одевались женщинами, то за ними ухаживали, как обычно ухаживают за прекрасным полом, целовали руки и т. д. Многие на это просаживали все свои деньги. Сам Гриф признался, что на третий год встречи Нового года он, подвыпив, поцеловал одного „пупса“ в шейку и до сих пор его от этого тошнит» [825].

Центральная по объему часть — письма из Берлина 1922–1933 гг. О начале своего пребывания там Кречетов вспоминал: «Весною 22 года переехал на жительство в Германию (Берлин). Там сделался редактором и автономным руководителем <���…> Национального Издательства „ Медный Всадник “. <���…> В тот же германский период жизни имел честь лично познакомиться с ген. П. Н. Врангелем и пользоваться его расположением и доверием. Ряд лет состоит в правлениях „Офицерского Союза“ (Берлин), и „Союза Русских Журналистов и Литераторов в Германии“. В последнем три последние года является вице-председателем. За время эмиграции выпустил еще книгу стихов „ Железный перстень“ (К-во „Медный всадник“) и время от времени сотрудничал в различных заруб<���ежных> изданиях» [826].

Эти письма интересны довольно подробными рассказами о деятельности берлинских издательств и изданий, увиденными с неординарной точки зрения. Кречетов в это время принадлежит к наиболее непримиримым противникам любого советизанства, даже малого сотрудничества с теми органами печати, которые можно заподозрить в симпатиях к большевикам, он не желает поддерживать знакомства даже со своими близкими друзьями прежних лет, мало того — с первой женой, которой не переставал помогать довольно долгое время. История «Веретена» и его издателей, деятельность издательства Е. Гутнова раскрываются перед нами с не очень прежде известных сторон. И, конечно, в первую очередь речь должна идти об издательстве «Медный всадник», о его планах и реалиях существования, что несколько дополняет его историю, обстоятельно описанную П. Н. Базановым [827]. Особенно существенна здесь история отношения Бунина к творчеству П. Н. Краснова. Впрочем, об этом мы уже имели возможность сказать ранее, поэтому лишь кратко напомним вывод: Бунин решительно отказывается хвалить генеральскую прозу. Публикуемые письма свидетельствуют о том, что, по крайней мере в 1920–1930-х, Бунин совсем не был склонен как бы то ни было отзываться о романах Краснова, несмотря на собственные обещания и настоятельные просьбы Кречетова. Нельзя исключить, что семилетний перерыв в переписке был связан именно с обидой Кречетова на это нежелание.

Особенно горькой она должна была быть потому, что и «Медный всадник», и П. Н. Краснов были теснейшим образом связаны с деятельностью Братства Русской Правды, таинственной организации, ведшей, если верить многим описаниям, не только активную, но и чрезвычайно существенную работу по организации народного сопротивления в СССР. Кречетов стоял у ее истоков, был «Братом № 1», и не случайно герой Братства носил подозрительное имя атаман Кречет.