Марк Уральский - Бунин и евреи

Еще более программным юдофобом являлся другой известный нововременский публицист М. О. Меньшиков, считающийся идеологом русского этнического национализма, который он обосновывал, во многом опираясь на труды Хьюстона Стюарта Чемберлена, где евреи выступают как негативная расовая сила, разрушительный и вырождающийся фактор истории. В своей статье 1909 г. «Правительство и евреи» он писал:

«При всевозможных условиях еврей – ростовщик, фальсификатор, эксплуататор, нечестный фактор, сводник, совратитель и подстрекатель, человеческое существо низшего, аморального типа. Он ненавидит христианство не потому, что держится своей первобытной и грубой религии. Он органически чужд христианству, то есть по прирожденным нравственным, вернее – безнравственным инстинктам. Книжные метафизики этого не видят, а простонародье, в которое евреи вкраплены, на своей шкуре чувствует эти неизменяемые в веках еврейские недостатки. Так называемые гонения на евреев были вызваны не чем иным, как нестерпимым засильем еврейским и их хищничеством. Уже второе столетие всюду в Европе под влиянием метафизического законодательства нет и тени гонений, но паразитизм евреев именно теперь дошел до невероятной степени» 38.

Вторя ему в подобного рода обличительной полемике, Василий Розанов разъяснял русскому читателю, что:

«Еврей находит “отечество” во всяком месте, в котором живет, и в каждом деле, у которого становится. Он въязвляется, врастает в землю и в профессию, в партии и в союзы. Но это не фальшь, а настоящее. И везде действует легко (с свободою) и с силою, как родной.

Он в высшей степени не чужой везде, со всеми. Общее предположение, что евреи ведь чужие, – верно только в половине. В каком-то одном и таинственном отношении они и есть везде и всем чужие. Но столь же верно и неодолимо то, что они и близки, до “единокровности”, со всеми. Отсюда проистекают некоторые мелочи, например знаменитое “жидовское нахальство”, которого сами евреи не замечают и даже не понимают, о чем мы говорим. Нас поражает и мы не выносим, что в России они ведут себя и разглагольствуют, “как мы”; а они и чувствуют себя, “как мы”, и так говорят и ведут себя. Отсюда (отчасти) побои, и – то, что евреи так этого не понимают» 39.

Кстати сказать, В. В. Розанов является единственным писателем из правого национал-охранительского лагеря, вошедшем в «золотой фонд» русской литературы начала XX в. Все остальные в художественном отношении не породили ничего достойного, а посему заслуженно канули в историческое небытие.

Помимо национал-патриотов всех мастей антиеврейский дискурс велся и в кругах так называемых декадентов. Здесь он носил сугубо метафизический характер. Такие звезды первой величины из стана русских символистов, как Блок, Белый, Эмилий Метнер 40и др., были, образно выражаясь, насквозь пропитаны теоретической юдофобией, идеями расовой борьбы арийцев и семитов на европейской культурной сцене 41, 42. Вот один только пример, касающийся личности Александра Блока:

«Литературовед Илья Груздев 43рассказывал Роману Гулю 44о “Дневниках” Блока, над рукописями которых он работал в 1920-е гг. для их издания: “Нельзя полностью издать, ну никак нельзя, – ты себе не представляешь, какой там густопсовый антисемитизм”» 45.

Весьма примечательна в этом контексте и статья Андрея Белого «Штемпелеванная культура» (1909 г.) 46, в которой автор выступил против повсеместной, как ему представлялось тогда, «иудеизации» русской культурно-общественной жизни. А в знаменитом романе А. Белого «Петербург» прозорливые критики сразу же усмотрели «помимо традиционного, “политически-бытового” антисемитизма <���…> “глубоко знаменательное умонастроение ‘мистического антисемитизма’”, которое очень показательно для переживаемого времени и все более и более охватывает круги “кающихся интеллигентов”» 47.

Даже определяя «юдобоязнь» литераторов «серебряного века» как вполне естественную для костнопочвеннической среды русского общества реакцию на энергичное проникновение в его культуру «чужеродной прелести», нельзя не удивляться накалу шедшей тогда полемики, которая нередко захлестывала даже писателей из так называемого прогрессивного лагеря. Наиболее известный пример такого рода дискурса – «Чириковский инцидент» 48. Событие получило свое название по имени одного из главных участников, писателя и драматурга Е. Н. Чирикова, прославившегося в начале XX в. своей декларативно юдофильской пьесой «Евреи». Страсти разгорелись, в сущности, по пустячному поводу, но запальчивость, с которой несколько лет (sic!) велась полемика в печати и в частной переписке, свидетельствовала о накопившихся в русском литературном сообществе досады и раздражении по «еврейскому вопросу».

Суть инцидента состояла в том, что 18 февраля 1909 года в петербургской квартире актера Н. Н. Ходотова в присутствии большого числа видных представителей литературного сообщества происходило авторское чтение русскоязычного варианта пьесы еврейского драматурга Шолома Аша 49. Пьеса, написанная на идиш, представляла собой бытовую драму из еврейской жизни. После чтения – а, надо отметить, что Шолом Аш, будучи польским евреем, весьма плохо говорил по-русски, – началось обсуждение пьесы. Все выступавшие дружно хвалили автора, пока слово не взял Е. Н. Чириков, позволивший себе заметить, что его лично удивляет такое восторженное отношение присутствующих литературных критиков к чисто «бытовой» пьесе, в то время как он сам в их статьях нещадно критикуется именно за «низменное бытописательство»: «Приверженцы лозунга “Смерть быту!” прославляют ныне бытовую пьесу, и, следовательно, “русский быт умер, а еврейский не может и не должен умирать?” Возражение Ш. Аша, что для понимания его пьесы “надо три пуда соли съесть с евреями”, Чириков парировал, что и его бытовые пьесы критикуются рецензентами-евреями, не способными понять его как русского. За подписью Ш. Аша, О. Дымова, А. Волынского 50и А. Шайкевича 51в газете на идиш “Фрайнд” (1909, 19 февраля) появилось письмо, обвиняющее Е. Чирикова в антисемитизме.

Это явно несправедливое обвинение было отвергнуто другими присутствовавшими 52. Оскорбленный в лучших чувствах Е. Чириков выступил с заявлением “Благодарю, не ожидал” (“Русское слово”, 1909, 3 марта).

И вот по причине, которую находившийся вне эпицентра событий (на Капри) Горький определил как “своя своих совершенно разучилась познавать…”, в демократическом литературном лагере началась бурная эпистолярная и публицистическая полемика. В ней особенно отличился Владимир Жаботинский, обнаруживший в этом инциденте, где с обеих сторон эмоции пересилили доводы рассудка, знаковые черты кондового русского национализма. Его, впрочем, это ничуть не огорчило, а, скорее, порадовало, ибо таким образом подтверждается его собственный партикуляристский тезис: нечего евреям лезть на русскую литературную сцену, их туда не приглашали, а теперь, того и гляди, и вовсе погонят в три шеи.