Илья Франк - Прыжок через быка. Двойник-антипод героя в литературе и кино. Опыт фантастического расследования [litres с оптимизированной обложкой]

Век девятнадцатый люблю я наблюдать.
Что мне в нем нравится – и сам того не знаю…
Халат. Слуга Захар. Беспечности печать.
Демьянова уха. Я чувства не скрываю.

Любовь, свобода… но: не все ли нам равно…
Приметы, Грандисон, три карты, эполеты…
Прожекты, клевету положим под сукно.
Корнеты, аксельбант, кабриолеты…

Две ножки, Скалозуб, найду ли уголок…
Поэт, не дорожи… ну, сват, как пить мы станем…
Частица бытия, побег, обитель, Бог
И холод на душе, и тем сильнее раним…

И осень я люблю, когда корабль готов,
Но плыть нам некуда. Везде есть капля блага
И темный дуб, гумно, и разговор без слов,
И гений красоты, перо, кинжал, бумага…

Бабочкой лети, стихотворенье,
Над крапивой, розой, ежевикой,
Каждый миг меняя направленье, —
Беззаботной, легкой, многоликой.

Я бы тоже так хотел кружиться
Над бедой, любовью и судьбою,
В сторону порхнуть и с жизнью слиться —
Золотой, зеленой, голубою.

Уже стемнело. Летним садом
Пройдемся мы в последний раз.
Белеют боги. Странным взглядом,
Как нищие, глядят на нас.

Давай на память. Две монетки
Исчезли в зеркале воды.
И весело шуршали ветки
За две минуты до беды.

Мелькнет любимое лицо
В последний раз, как бы случайно —
И сделаешься подлецом,
И нет прощенья на прощанье.

И вспомнишь сто восьмой псалом:
Злодея не ведут на плаху —
Проклятье сам наденет он
И подпояшет, как рубаху.

И неожиданно поймешь
Под лампою дневного света,
Что жизнь прожитая есть ложь
И что ты поздно понял это.

Пусть все рассыпалось на части —
Заройся в осень с головой.
Забудешь хлопоты о счастье —
Услышишь ветер над листвой.

Все кончено. Войди в осенний,
Сквозной, почти прозрачный лес,
Где пятна света, пятна тени
И жизнь протерлась до чудес.

В темноте, как будто под водою,
Движется какая-то машина.
Путь ее не освещен звездою,
Фонари бросают свет под шины.
Что же нам с тобой теперь осталось —
Нам, стоящим на ночном пороге?
Иероглиф «жэнь», что значит «жалость»:
Две полоски на сырой дороге.

Запах сирени, и детство, и дождь на балконе,
Скоро обедать, и Тютчев с пятном на странице…
Жизнь перешла через холм – и на западном склоне
Вспять оглянуться впервые уже не боится.

Шины как пахнут отцовского велосипеда
Слышит душа и сквозь толщу земли прозревает…
Прыгает в прыгалки девочка – дочка соседа…
Бабочка смятая из-под сачка вылетает…

Небо в сияющих лужах и мачта из спички…
Я не люблю бледнолицых, я друг краснокожих…
Сосны шумят… Возвращается к счастью
привычка —
Нужно лишь вспомнить, на что это было похоже…

В воздухе, забытом на перроне,
Как окурок пахнущем, сухом,
В золотой заоблачной короне,
В тишине над письменным столом,

На песке нагретом возле моря —
То есть в детстве – вдруг родился звук,
И ни с кем не ссорясь и не споря,
Как кузнечик, выпрыгнул из рук.

Двадцать первый век еще страшнее,
Только почему-то не больнее
Ощущаешь эту страшноту…

Оттого, что он ненастоящий —
Как дельфин, на берегу лежащий.
Этот век – как кислый вкус во рту.

Покарябай кожу у дельфина —
Как картон она. И вот картина:
Афродита вышла из воды.

Ну признайся, это невозможно…
Подойди, притронься осторожно —
Никого. Лишь пустота и ты.

Облако тяжелое, резное
Над ковром, сплетенным из травы.
Небо голубое, неживое.
Чуть позвякивает жесть листвы.

Продолжая жесткую картину,
Взгляд стальной отметим у реки.
Ветер упирает иглы в спину,
Пляшут солнца злые огоньки.

Человек, бряцающий кимвалом,
В этой инсталляции живет.
Через ветви смотрит, как в забрало.
Только тем и мягок, что умрет.

Колеблющаяся занавеска,
Комода темная громада.
Кузнечики стрекочут резко,
Их слышно хорошо из сада.

А на веранде светит солнце,
Луч косо падает на стену.
Стучат в квадратные оконца
Деревьев локти и колена.

А от калитки по тропинке
Идет ко мне навстречу мама.
И рамка на старинном снимке
Мне кажется дверною рамой.

В неземном изгибе занавески
Вы меня заройте после смерти,
Я сегодня получил повестку
Долгожданную в пустом конверте.

Так прощай же, вечный детский садик,
Узкий шкафчик, мир, пропахший супом,
Солнышко, как маршал на параде,
Салютующее людям-трупам.

В детстве можно лечь спиной на санки
И, поскрипывая, въехать в небо…
Жизнь есть смерть, а именно буханка
Съеденного на морозе хлеба.

Я проведу рукой
По рощице за рекой,
По темнеющим небесам,
По шелковым волосам,
По величавой горе,
И по шершавой коре,
И по простым словам,
Что не сказал я вам…

Бугорки, и трещинки, и пятна,
Словно воробьи, слетелись, сели —
И стена вдруг сделалась понятна,
Как понятен снег весной, в апреле —

Человеческий в своем надрыве,
Тающий, изрытый письменами,
Словно крылья бабочки в порыве
Трепетном, наполненном глазами.

Душа начинает несмело,
Оглядываясь назад,
Последнее трудное дело,
Единственно честный обряд.

И видит, как вспять убегают
В дрожащем и мутном окне
Названья – и как облетают
Слова, и что стало вполне

Достаточно чашки с водою
И полотенца на лбу,
Чтобы смириться с судьбою,
Чтобы отвергнуть судьбу.

Я живой кораблик из бумаги,
Я плыву по небу голубому,
И бумага не вбирает влаги,
И дорога горняя знакома.

Или вот: одет в сюртук зеленый,
Я кузнечик, от всего свободный,
Стрекотаньем только окрыленный,
К ремеслу иному непригодный.

Я сижу в качалке на крылечке,
Не жалею о прошедшем мимо…
Цепь распалась, и ее колечки
Раскатились и звенят незримо.

Души детских игрушек
Проживают в раю.
Смотрит плюшевый мишка
На хозяйку свою —

Эту зрелую даму,
Что ревет по ночам, —
Водит призрачной лапой
По дрожащим плечам.