Максим Кантор - Чертополох и терн. Возрождение Возрождения

На одном из портретов Луи-Огюст изображен в профиль, сидит на стуле, стоящем на красном полу, — в точности как Карл V кисти Тициана. Поль Сезанн — художник, искушенный в истории искусств, сделал так обдуманно. Человек сжат как пружина, готов распрямиться в любой момент, что-то скрывает. Это портрет буржуазной демократии, плебисцитом выбравшей империю: простовата с виду, приветствует свободу печати и прочие права; однако в красном горящем цвете тлеет честолюбие, жажда богатства и неравенства.

«Взять тип отца Сезанна — насмешник, республиканец, буржуа; холоден, мелочен, скуп, отказывает в предметах удобства жене, издевается над неудачниками, поскольку ему самому везет» — это из набросков Золя к «Завоеванию Плассана», роману Золя о цепкой стратегии буржуа. Золя изобразил въедливого алчного человека, Муре, списав его с отца Сезанна. Золя был поражен этой личностью, нарисовал тип того, кто исподволь владеет Францией, прибирает к рукам провинции. Персонаж этот постепенно захватывает город, подчиняя всех накопительской интриге. Не стоит недооценивать наблюдательность Золя: писатель умел отбирать главное; решил сделать из Луи-Огюста Сезанна символ мироеда. Любопытно, что мораль провинциального богатея осуждена, хотя импрессионизм, ту самую новую свободу, которая шла из провинций, Золя весьма ценил.

Как известно, Эмиль Золя и Поль Сезанн, закадычные друзья в молодости, поссорились и не общались. Распространен слух, объясняющий разрыв Золя и Сезанна тем, что писатель изобразил друга юности в виде художника-неудачника Клода в романе «Творчество». Автор мифа — Эмиль Бернар; он же, описывая поездку к Сезанну, приводит фразу последнего, сказанную о Золя: «Он хотел, чтобы я рисовал нимф, наподобие тех, что рисует у ручьев Коро. Вот болван!» И то и другое — неправда: автор «теории натурализма» не мог советовать рисовать нимф (таковых и у Коро-то нарисовано немного), это обстоятельство Сезанн просто выдумал, а Бернар поверил. Наоборот: ранние вульгарно-эротические холсты — «Насилие» и «Оргия» (вовсе не напоминающие нимф) Сезанн писал как иллюстрации к эротическим сочинениям Золя (впоследствии сцена жестокого насилия вошла в один из романов). Золя, видя, что критики высмеивают эротику друга, писал заметки в его защиту. Непонимание возникло по иной причине. В Клоде-неудачнике имеются черты Сезанна, но роман «Творчество» опубликован в 1884-м, а ссора случилась раньше. Сезанн обиделся на Золя за оскорбительный портрет отца в романе «Завоевание Плассана». Сезанн был сын банкира; мысль раздать деньги неимущим (как сделал бы ван Гог), помочь соседям (как сделал бы Домье), пропить с друзьями (как сделал бы Гоген), жить на широкую ногу, приглашая женщин (как это делал бы Ренуар) — не приходила ему в голову. Романа «Завоевание Плассана» (1874) он не простил, хотя не выражал эмоций прямо. Сезанн говорит медленно, живет праведно и скупо; по сути своей — ханжа. Революционность (каковую Сезанн воспринимал через «революционность» импрессионизма) ему принципиально чужда. В качестве мизантропа и ханжи он формировал новый язык искусства. В этом новом языке, возникшем в обществе, колеблющемся между империей и республикой, исключительно важно то, как Сезанн разделяет общественное пространство и пространство личное.

Сезанн считается отцом искусства Нового времени. Между тем объяснить, чем он так хорош, — затруднительно.

Моне освободил цвет от формы, Делакруа воссоздал всю историю Франции, ван Гог явил щемящую любовь ко всему живому, Гоген изобразил бегство от гнилой цивилизации, Роден изваял героев, — но попробуйте сказать, что нарисовал Сезанн, чтобы остаться в веках? Он крайне скучный художник.

Сезанн повторял три-четыре сюжета всю сознательную жизнь. Перечислить его картины просто: он писал гору Сент-Виктуар, купальщиц на берегу водоема, натюрморты с яблоками, немногочисленные портреты. И это все.

Мало того, один из своих излюбленных сюжетов он вообще заимствовал. Выше было сказано, что Сезанн редко упоминал имя Домье; скорее всего, Оноре Домье как социальный тип художника-бунтаря, как образ манифестанта был ему чужд. Сезанн брезговал публичной декламацией. Тем не менее есть один сюжет (не просто сюжет, но обдуманная композиция), который любил рисовать Домье и который Сезанн скопировал и воспроизводил множество раз, не стесняясь повторов, но, как это ему свойственно, усугубляя смысл высказывания новым и новым повтором. Домье десятки раз рисовал и писал — существует по крайней мере семь вариантов картины маслом и десятки рисунков — пьяниц; это странно, не сочетается с образом гражданственного мастера, но это факт — Домье любил рисовать выпивох. Эти рисунки, литографии, акварели, масло — называются по-разному: акварель «Добрые друзья» (Балтиморский музей), акварель «Пьяницы» (Стерлинг Кларк институт), «Отличный урожай» (Le Fine Bouteille, Стокгольм, Национальный музей), «Два пьяницы» (частная коллекция) и т. п. — всегда изображают добродушных мужчин в клубах табачного дыма, разливающих вино по стаканам, смакующих глоток, оценивающих букет вина. Эти мужчины — не борцы, не социалисты, не баррикадные бойцы. Нет, это просто выпивохи, скорее всего, жители пригорода или провинциального городка — они совсем не буржуа: в ресторан не пойдут; это не персонажи картин импрессионистов; их достаток невелик. Однако они себя уважают: оценивают бутылку по этикетке (см. акварель «Отличный урожай») и рады посидеть за стаканом. Пьяницы — не интеллектуалы; тем не менее в картинах Домье, посвященных пьяницам, присутствует тот волшебный дух свободы, за который, собственно, и сражаются на баррикадах инсургенты и который стараются отыскать в книгах книгочеи. Речь не об индульгенции для бытовых пороков (мол, пить — так же почетно, как читать умные книги и бороться с тираном) — речь о территории личной свободы, которая так дорога европейской культуре, которую отстаивали и Вийон, и Рабле. Сколь бы ты ни был унижен бытом и режимом, но здесь, с другом, за бутылкой бордо, ты распрямляешь спину. Эта «территория личной свободы» — завоевание Великой французской революции, и Виктор Гюго не случайно написал финальную битву за баррикаду в 1832 г. — происходящей в кабачке. Так, за стаканом, рождается дух «Ротонды», и в кабачке пишется «Пьяный корабль» — но если даже «Ротонда» и не возникла, то вольными выпивохами обозначена не захваченная государством территория, где люди живут только для себя, следуя только своим правилам. Выпивоха придирчиво оценивает винную этикетку, и едкий Домье, который всегда издевается над буржуа в ресторане, прощает пьянице взыскательный вкус: возможно, выбор вина — это единственная свобода выпивохи. Такая хальсовская, вийоновская, раблезианская, республиканская свобода — бережно сохраняется Домье; он пишет сюжеты с пьяницами столь же почтительно, как «Семью на баррикадах» и «Прачек». Пьяниц, в отличие от депутатов Июльского парламента, Домье не язвит; его выпивохи — пусть не герои, но достойные граждане. И вот Сезанн берет этот банальный сюжет и делает из него сюжет не менее банальный: «Картежников». Композицию Домье он воспроизводит в точности, например, в «Игроках в карты» (1894, Музей д’Орсе, Париж), даже сохраняет бутылку на столе. Два человека с прямыми спинами, точно квакеры в церкви, в шляпах, с серьезными лицами, чопорными жестами выкладывают карты на стол. Десяток холстов, включая монументальную композицию из коллекции Альберта Барнса, пишет мастер на эту тему: люди играют в карты — и значительность их поз не соответствует легкомысленному занятию: Сезанн изображает игроков столь же величественными, как рисовали святых в картинах Возрождения. Позы монументальны, движения значительны — изображена отнюдь не театральная сцена, как это бывает у Латура (с цыганкой и шулерами), это не осуждение нравов, как это бывает у Хогарта (с этапами биографии кутилы), и не этнографическая зарисовка (как написали бы Ленены нравы крестьян). Картежники Сезанна хранят спокойное достоинство граждан Кале, это характеры стоические и самодостаточные, люди с прямыми спинами и бесстрастными лицами. Сезанн, подобно Домье, пишет территорию личной свободы — а чем занимается гражданин на этой территории, — это сугубо личное дело гражданина. Любые персонажи картин Сезанна — люди естественного достоинства, лишенные жеманства и позы; картежники воплощают это свойство в превосходной степени: не обращают внимания на зрителя; просто живут сами по себе.