Максим Кантор - Чертополох и терн. Возрождение Возрождения

Утопия Мора, Город Солнца Кампанеллы, Республика Платона, Сикстинская капелла Микеланджело и прежде всего, как вопиющий пример, «Комедия» Данте — эти проекты справедливой мировой семьи сочетают в себе стремление защитить человека и подавить человека, отстоять личное пространство чувств и сделать так, чтобы всякое личное чувство было общественно значимым и поддавалось контролю.

Данте, начинавший как республиканец и закончивший жизнь гибеллином, стал символом соединения противоположностей. Беатриче, воспетая в Vita Nuova как возлюбленная поэта, стала символом Любви Небесной и империи. На фоне этой трансформации Данте даже продразверстка и «военный коммунизм» выглядят не столь шокирующе по отношению к модели свободного общества равных. Муссолини начинает как марксист и заканчивает как фашист, но, учитывая все мутации марксизма (от Сталина до Пол Пота), этот путь не кажется удивительным. Теория Маркса, созданная ради освобождения человека, несет в себе оправдание насилия, и это необходимо принять вместе с гуманистической программой.

Два ренессанса вырастают из одного семени, и это единое растение, а не два соседних. Противоречие существует, но это внутреннее противоречие ренессанса, а не внешнее; это не столкновение двух противоположных течений, и, возможно, даже не двойная спираль, но водоворот. В том и трагедия ренессанса, что антагонизм встроен в морфологию сложного явления и обновление веры происходит одновременно с ее отрицанием. Это не соседство, но сложная морфология единого.

Единый организм, содержащий противоположные тенденции, описан как оптимальная форма общественного устройства — у Полибия, Цицерона, позже у Макиавелли описано соединение монархии, олигархии и демократии в одном общественном организме как единственное решение социальных конфликтов; «ни одна из властей не довлеет себе, и каждая из них имеет возможность мешать и противодействовать замыслам других, чрезмерное усилие одной из властей и превознесение над прочими оказались бы совершенно невозможными. Действительно, все остается на своем месте, так как порывы к переменам сдерживаются частью внешними мерами, частью опасением противодействия с какой бы то ни было стороны» (VI, 18,8). Государство, по мысли Полибия, в самом себе «черпает исцеление» за счет совмещенных в одно целое типов правления. Требуется допустить, что даже в более сложном, в духовном бытии истории противоположности слиты — однако известно, что Рим пал, Маяковский застрелился, авангард привел к фашизму.

Воспринять сложность и противоречивость явления — как индульгенцию релятивизму, сделать вывод, что компромисс — единственный выход, — было бы и самым безнравственным выводом, и самым бесполезным. Сколь удобно было бы являться духовным наследником Микеланджело и Пальмиери и одновременно верить в Вебера и капитализм, в этом настоятельная потребность обывателя. Современный гражданин посещает капища современного искусства и христианские соборы одновременно, и противоречие снято «сложностью» культурных процессов.

Человек оставлен наедине с противоречием, которое он может разрешить только самостоятельно.

Этического прогресса нет; и прогресса в искусстве существовать в принципе не может; всякий раз каждый ренессанс решает собственную задачу заново.

Спор Эразма и Лютера о наличии свободной воли в нравственном человеке продолжается сегодня, составляет главную интригу европейской духовной истории.

Морфология ренессанса в своей противоречивой сложности подобна описанию морфологии души Платоном — сосуществуют разумная часть души, пылкая, вожделеющая.

Поскольку Бог пребывает вне времени, то все, что представляется человеку неосуществившимся будущим, для Бога является актуальной осуществленностью. Настоящее становится таковым именно через вечное; в этом смысл христианского понимания времени, реализованного, в частности, Ренессансом. Об этом пишет и Блаженный Августин: «ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен, прошедшего, настоящего и будущего. Правильнее было бы, пожалуй, говорить так: есть три времени — настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего».

В этом смысле вмененный искусству критерий актуальности и современности является языческим и никакого отношения к традиции христианского искусства не имеет.

В терминологии Плотина надо говорить о Едином, высшей инстанции по отношению к Уму и даже Душе. Единое — субстанция образования общего знания, оно и есть собственная цель — оно «свободно и уединенно».

Гуманистическое искусство рождается в одиноких и упорных размышлениях, исключающих «мнение группы». XX в. показал бурные дебаты необразованных юношей, именующих себя интеллигенцией; но распространенный сюжет ренессансной картины XV в. — уединенная келья Иеронима: в ренессансной эстетике тех лет выражение sola beatitudo, beato solitude станет метафорой гуманистических занятий, никому не подвластных. Только благодаря изоляции от диктата расхожего мнения — свободные занятия служат общему благу.

О том же пишет и Рабле, объясняя устройство Телемской общины, на дверях которой было написано «делай что хочешь», но желания членов обители состояли в служении каждого — всем.

Эта книга посвящена анализу морфологии Ренессанса, описанию механизма генетической инженерии человечества. Живопись стала главным героем книги потому, что образ (образ Божий, раз человек Его подобие) и его изменения показывают изменения общества, историю отношений человека к обществу. Автор хотел обосновать единство процессов в истории, доказать, что живопись, совокупно с философией, историей, наукой, занята тем, что формует общее знание о человеке и обществе. Когда говорится про «обучение рисованию», наивные люди полагают, что речь идет о растушевке и измерении пропорций. Но речь идет о христианском Соборе как наиболее полном воплощении того, что есть единая идея пластики мира.

Не мировая империя, не зоны влияния империй, не геополитика — но общая мировая республика; преодолевая олигархию, изживая любую форму социальной и интеллектуальной зависимости, формируется сознание человека, который создан по образу и подобию Бога — и который дорожит этим образом. И задача живописи — воплотить это единство.

Не самовыражение, не голос крови, не государственные миссии и не возбуждение инстинктов — но образ Божий рисует художник, и речь его обращена к одному-единственному слушателю. Рефлективная живопись, воплощающая диалог одного с одним — выражает идею республиканского общества, лишенного зависимости, лишенного идеологии. Собеседником картины является Бог, чей образ воплощен в зрителе, ведущем диалог с картиной.