Коллектив авторов - Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей [litres]

Кроме того, следует учитывать и экстратерриториальное положение Рубиной. Практически все критики, включая Аннинского, Марченко и Кравченко, не преминули отметить, что основная тема романа – русско-еврейская эмиграция в Израиль (заметим, что с конца 1980‐х годов, когда Дина Рубина начала задумываться об отъезде из СССР, в ее произведениях неизменно возникали еврейские темы и персонажи). В период написания и публикации «Вот идет Мессия!» сама Рубина, а позже и ее критики, очевидно, полагали, что эта тема будет интересна лишь немногим русским читателям. Они оказались неправы. Роман насыщен этнографическими описаниями израильской жизни, среды и пейзажей, а также – в духе «легкого» магического реализма – смесью иудейских и библейских мифологических элементов. Более того, как отметили многие рецензенты, Рубина обращает внимание на разнообразные акценты и отклонения от стандартного русского языка, которые часто встречаются в Тель-Авиве или Иерусалиме, – например, повествователь отмечает, что бывшая возлюбленная умершего деда Зямы неправильно произносит твердые и мягкие согласные («это ария из другой оперы (она говорила „аръя“ и „опэры“») 494. Можно сказать, что для читателей в России этот роман предстает как своего рода книга о путешествии по экзотическим, эмигрантским местам Израиля.

Как бы то ни было, успех «Вот идет Мессия!», несомненно, связан также с игрой на отрицательном отношении к эмиграции и с самой возможностью ее существования. Наверное, неслучайно читающая публика положительно приняла роман, в котором этнографическое путешествие по израильской «мозаике» с «восточным» колоритом удачно сочетается с демонстрацией того, что выходцы из бывшего Союза, насколько бы они ни были евреями, все равно остаются частью России? Проникновенность этого романа, как и ряда других ранних произведений Рубиной на схожие темы (например, повести «Во вратах твоих»), проистекает из порой мучительного выбора между верностью России и верностью Израилю. Это особая, обостренная форма типично иммигрантского переживания социального отчуждения и ностальгии, усиленная распространением сионистского представления об алии как о возвращении домой, а не как об иммиграции – социальное положение, описанное исследователями как «двойная диаспора» 495. Роман «Вот идет Мессия!» показывает, как евреи из России, оказавшись в Израиле, как и везде, сохраняют свои узнаваемые черты и модели поведения – застолья с обильной выпивкой, интеллигентский культ литературы, непрактичность и склонность к широким жестам – все те элементы идентичности, которые, по мысли Рубиной, ставят крест на проекте формирования русско-израильской культуры, но которые при этом (пожалуй, неожиданно для автора) в конечном счете предопределяют место этого романа в русской литературе как таковой.

В своем знаменитом эссе «Гипотезы о мировой литературе» Франко Моретти указывает на две когнитивные метафоры, используемые в изучении литературы: это метафора дерева, которая описывает диахроническое развитие литературы в рамках национальных традиций, и метафора волны, которая описывает распространение разнообразных литературных форм на определенной территории. В конце этого эссе Моретти отмечает, что «это и является основой для разделения труда между литературоведами, изучающими национальные литературы и Мировую литературу: национальная литература – для тех, кто видит деревья, Мировая литература – для тех, кто видит волны» 496. Роман Дины Рубиной можно отнести как к национальной, так и к мировой литературе, и для описания ее места на литературной карте мира требуются смешанные метафоры. Экспансия русской литературы предстает в этом романе как встреча русского писателя с новыми обстоятельствами жизни в Израиле, а плодотворное изменение в повествовательной ткани реализуется за счет интеграции некоторых элементов израильской реальности в узнаваемо русскую литературную форму. В романе Рубиной мы видим, как дерево, состоящее из культурно и политически разнородных национальных ветвей, обретает единство под действием волны русских эмигрантов, а также волны рыночных сил, которые выносят их книги на просторы глобального мира. Итак, мы вновь оказываемся перед парадоксом, с которого начинается эта глава, – текущим сочетанием беспрецедентной фрагментации и беспрецедентной интеграции глобального русского культурного пространства. В случае Рубиной демонстрация реальной фрагментации привела к успешному открытию интеграции. В ее творчестве мы видим соединение глобального и национального, дерева и волны.

Шамшад Абдуллаев – этнический узбек, живущий в Фергане. Он дебютировал как русскоязычный автор в последние годы советской власти и затем добился значительного успеха в России, а также на мировой арене экспериментальной поэзии 497. За исключением того, что он, как и Рубина, начинал свою литературную карьеру в советском Узбекистане и его основная читательская аудитория находится в России, хотя он и живет за ее пределами, его случай являет собой почти полную противоположность случаю Рубиной. Если Рубина действительно эмигрировала из СССР, то Абдуллаев остался представителем внутренней русскоязычной диаспоры, «выброшенной на берег» приливной волной от крушения Советского Союза, когда Узбекистан стал независимым государством. Его случай особый еще и потому, что, по сравнению с другими авторами в аналогичном положении, его принадлежность к русской культуре проистекает не из его национальной идентичности, но исключительно из его языковых и литературных пристрастий 498. Пожалуй, – и это самое важное для целей данного анализа – известность Абдуллаева как поэта-экспериментатора определяется (как мы далее увидим) совершенно иными факторами, нежели успех Рубиной у массового образованного читателя.

Начало литературной карьеры Абдуллаева тесно связано с издаваемым в Ташкенте русскоязычным журналом «Звезда Востока», который в последние годы советской власти приобрел широкую популярность у читателей как в культурных центрах, так и на окраинах СССР благодаря публикациям переводов западных авторов классической массовой литературы, таких как Роберт Хайнлайн, Агата Кристи и Дэшил Хэммет, а также переизданиям ранее официально запрещенных произведений русской модернистской литературы 499. Издательская стратегия журнала в те годы была отчасти обусловлена географическим позиционированием Ташкента как позднесоветского космополитичного центра, – форпоста, обеспечивающего связь Советского Союза с развивающимися странами, о чем свидетельствует, например, проведение Ташкентского международного кинофестиваля стран Азии, Африки и Латинской Америки, а также размещение в Ташкенте советского отделения Ассоциации писателей стран Азии и Африки. В связи с этим Россен Джагалов назвал советский Ташкент постколониальной «контактной зоной» (как это понятие определяет Мэри Луиз Прэтт), поскольку этот город был местом сплетения русской культуры с культурами колонизированных регионов Средней Азии, а также местом культурного обмена между Советским Союзом и странами, находящимися на стадии деколонизации 500. Вместе с тем популярность журнала в конце 1980‐х и начале 1990‐х годов отражала и более общее явление: в процессе либерализации в позднесоветский период периферийные издания выходили на первый план в силу их географической удаленности и более слабого контроля со стороны центра. В этом смысле «Звезду Востока» можно сравнить с латвийскими журналами «Родник» и «Даугава», которые были в числе первых изданий, публиковавших стихи московских концептуалистов в конце 1980‐х.