Антон Долин - Миражи советского. Очерки современного кино [litres]

Нужно было видеть, с какой королевской пышностью я обедал один, окруженный моими придворными. Только Попке, как любимцу, разрешалось разговаривать со мной. Собака, которая давно уже одряхлела, садилась всегда по правую руку своего властелина, а слева садились кошки, ожидая подачки из моих собственных рук. Такая подачка считалась знаком особой королевской милости.

Фильм — это Марта. Марта — это фильм. Это очевидно. Спорно лишь то, называть ли эту работу актерской.

Противореча банальной максиме о детях и животных, Федорченко снимает исключительно их. Но только ли органику в них ищет?

Если считать актерский труд созданием художественного образа и преображением во имя этого, то Марта Козлова — большая актриса, а не маленькая девочка. Ее загнанность, страх, отчаяние, решимость, отвага, ее персональная битва — всего этого ни за что не рассмотреть в спокойной рассудительной первокласснице, поднявшейся на сцену в день премьеры.

Труд делает из девочки актрису; труд делает из жертвы выживающую. Анна научилась жить, чтобы не умереть с голоду. Но она не согласна быть беспомощным животным в силках. Она добывает огонь. Она учится искать добычу. Она мастерит лампу. Она сама делает себе одежду. Она первобытный человек, собиратель и охотник.

Не продукт эволюции, а ее вершитель.

Перемена

— Арти, иди подержи немного, пока я пилю! (хнык)

— Почему ты плачешь, Арти? Держи доску крепче.

— Я… я упал, и мои друзья уехали без меня.

Он перестал пилить.

— Друзья? Твои друзья? Запри их на неделю в комнате без еды. Тогда ты узнаешь, что это такое, друзья!

В советских школах обязательным был «урок мира», во многих европейских — «урок Холокоста». Уничтожение шести миллионов евреев осмыслено как урок человечеству. Учить его полагается с детства. В России терапевтических механизмов для этого не придумано. У нас водятся не столько отрицатели Холокоста, сколько его «уточнители». Мол, умирали не только евреи.

Недаром запрещалась, а потом осталась толком не прочитанной «Черная книга» Эренбурга и Гроссмана. Цензурировался «Бабий Яр». Не случайно наследник советского бессознательного, взявший на себя труд по его структурированию, Сергей Лозница сделал о Холокосте на территории Европы свой «Аустерлиц», собрав за него кучу наград по всему миру, а продюсеров и инвесторов на вымечтанный проект об уничтожении украинских евреев «Бабий Яр» так найти и не сумел.

В советской киноистории среди десятков выдающихся фильмов о войне не было тех, где прямо говорилось об уничтожении евреев. До сих пор это негласное табу «Рай» Андрея Кончаловского — прежде всего о подвиге русской аристократки: да, она спасала евреев, но эпизодических. «Собибор» Константина Хабенского — о подвиге советского офицера…

У убитых евреев Европы есть голос: Анна Франк. Голландская девочка, от которой остался дневник. Она спряталась, ее нашли и отправили в лагерь, где она умерла. Но слова остались. Их читают, переводят, расшифровывают до сих пор.

У нас теперь есть Анна из фильма Федорченко. Но у нее нет голоса. Она не пишет, она молчит. Ей нельзя: найдут.

Перемена

На всех премьерных показах «Война Анны» шла без перевода. В ней звучат разные языки войны. Украинский, русский, немецкий, французский, венгерский.

Мы видим только то, что видит Анна. Оператор Алишер Хамидходжаев стал ее глазами; мы стали ее отражением — в буквальном смысле, ведь Анна скрыта за треснутым зеркалом. Слышим и понимаем мы лишь то, что слышит и о чем догадывается она. Поэтому так высока здесь заслуга Мещаниновой, отказавшейся от своего умения писать диалоги во имя другой драматургии — отрывочной и бессловесной, непередаваемо воздушной.

«Война Анны» — фильм молчания и о молчании. Об изоляции, одиночестве и бесконечной ценности коммуникации, ключом к которой становится фантазия девочки. О трудностях перевода в мире, где язык перестал работать: вместо него ценятся действие и насилие.

Анна встречает только одно существо, с которым выстраивает эту коммуникацию: беспризорного рыжего кота. К нему обращено единственное слово, которое она произносит: «кецеле» — «котик» на идиш. На идиш спета под гитару колыбельная, которая закрывает фильм.

В «Войне Анны» речь приглушена, девальвирована, отменена. Поэтому так вырастает ценность звука. Не вовремя раздавшийся звук может стоить Анне жизни. Вовремя услышанный звук может жизнь спасти. Какофония катастрофы провожает Анну к предположительно смертоносной комендатуре в начале (Шнитке, кольнувший напоминанием о «Восхождении» Ларисы Шепитько). Дальше, уже в камине, остаются только разрозненные ноты расстроенного невидимого инструмента.

Анна подходит к пианино в пустом кабинете. Пробует нажать на клавиши, в ответ — тишина, глухота. Звуки будто замерзли, как у Рабле, чтобы отмерзнуть в самый неподходящий момент и выдать Анну.

Молчание обманывает блуждающую по ночной школе Анну, когда она вдруг оказывается в зале, где немцы только что отмечали Рождество. Шумному празднику отключили звук. Ошарашенная, она смотрит на стол, заваленный снедью, и на елку, на которой вместо привычной звезды красуется голова Гитлера. В молчании является Дед Мороз, он же страшила Крампус, с веревочной бородой, увенчанным черепушкой посохом и нежданными дарами. Тут не до рождения Христа — спастись бы от избиения младенцев.

А она была хорошей девочкой? Да, она была хорошей девочкой. В подарок Анна получит свою жизнь. И в придачу два куска рафинада. Язык не нужен, они с Дедом обойдутся без слов.

Перемена

Явление 8

ИРОД

ВОЖДЬ

ПЕНИЕ

Явление 9

Убиение отрочат неслышимое, но зримое.