Марк Уральский - Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Продолжая мучавшую ее все послевоенные годы жизни тему «самоправдания», Берберова в письмах М. Вишняку от 13 и 19 ноября 1965 года задает ему провокативный вопрос и просит объяснить ей

…следующий«юридический» казус:

Икс пишет письма Игреку после 2, или 4, или 6 мес<���яцев> немецкой оккупации из Парижа на юг: приезжайте, здесь, вероятно, можно будет печататься. Икс знает, что Игреку живется скверно – и материально и морально – на юге. У Икса есть дом в деревне, и он может приютить Игрека и о нем заботиться (впоследствии – судя по письмам – Игрек намеревался приехать и жить у Икса в 1947–48 гг.). Затем Икс замолчал об этом. Сам пять или шесть лет не печатался нигде и, конечно, увидел, что печататься и негде. Прошло 25 лет, и эту ошибку Икса, кот<���орая> могла быть сделана по причине наивности, глупости, оптимизма, а также отвращения к тому, что произошло, продолжают судить, как криминал. Вся Франция – левая, как и правая, во время немецкой оккупации печаталась, издавалась, получала лит<���ературные> премии и т.д. Триоле получила Гонкуровскую премию 402 402 Берберова ошибается: Эльзе Триоле Гонкуровская премия за 1944 г. была вручена в 1945 г., т.е. после освобождения Франции. Эта урожденная москвичка еврейского происхождения стала первой женщиной, удостоенной самой высокой литературной награды Франции. , Сартра пьесы ставились непрерывно в театрах… 403 403 Трагедия Сартра «Мухи» действительно ставилась в оккупированном Париже, благополучно пройдя немецкую цензуру, причем в театре, который некогда носил имя Сары Бернар, но в соответствии с антисемитскими установками «нового порядка» был перекрещен в «Театр де ла Сите». Стало быть, <���….> сопротивлении Сартра <���….> шло рука об руку с неким непротивлением фашистскому злу и даже сотрудничеством с ним [ФОКИН]. В чем здесь дело? Не объясните ли мне корень этой проблемы? Буду искренне Вам признательна.

Надеюсь, Вы не поймете вышесказанное как мое признание зазывания Бунина в оккупированный Париж? Я – не Икс и он не Игрек. Вопрос мой совершенно абстрактен, но я горю узнать Ваш ответ на него. А также: как Вы относитесь к Триоле, Сартру, Жиду и другим? как Вы относились бы ко мне, если бы мне дали в 1942 году Гонкуровскую премию? Как, если бы моя пьеса шла в Париже в 1943 году? И как, если бы меня взяли в плен в июне 1940 года немцы, а затем, через полгода, выпустили бы с почетом и привезли в Париж (как Сартра)?

<���…>

Между тем, если Вам безразличны их поступки, то тем самым должны быть безразличны и мои – в коих нет даже доли того элемента, <���который> есть у них. Если же Вы осуждаете их, то Вам необходимо пересмотреть Ваше отношение, потому что оно и нелепо, и нелогично: как «правый социалист» и эмигрант не может быть «плю резистан ке ле резистант» 404 404 «плю резистан ке ле резистант» (фр.) – «большим сопротивленцем, чем участники Сопротивления», т.е. по смыслу «святее римского папы». [БУДНИЦКИЙ (IV). С. 162, 163, 162, 165].

Для Алданова, который в Литературном фонде и других организациях активно участвовал в распределении помощи бедствующим парижским эмигрантам, вопрос о том, кто «чистый», а кто «нечистый», имел не только моральное – в личном плане, но практическое – с точки зрения его общественной деятельности, значение.

Большинство филантропических организаций и лиц в США, спонсируемых евреями, были категорически против любой помощи бывшим «коллаборантам». Тот факт, что работавшие у немцев литераторы делали это, чтобы в буквальном смысле не умереть с голоду, и не совершали при этом никаких гнусностей, а тем паче преступлений, тогда во внимание не принимался. Все, кто имел хоть какое-то малейшее отношение к оккупационному режиму, считались «нечистыми». То, что сегодня представляется в моральном плане несправедливым, в первые послевоенные годы для всех, кто был кровно сопричастен к Катастрофе европейского еврейства (Холокосту, Шоа), являлось одной из форм воздаяния за преступления.

Алданов, оказавшись в ситуации, когда ему надо было, отделив «личное от общественного», осуждать, не имея на то достаточных оснований, хорошо знакомых ему некогда людей, чувствовал себя крайне неловко. После «оправдательного» письма к нему Берберовой, он признавался, что:

доказать обвинения, возводившиеся на Берберову для него невозможно. Речь шла о таком «эфемерном» понятии, как репутация, а доказать, с какими-то фактами в руках, что действительно Макеев продавал картины, конфискованные у евреев, и они на эти деньги с Берберовой жили, и Берберова симпатизировала нацистам, – это все были разговоры. Она на самом деле ничего не напечатала. Вывод Алданова, который в плане общественном не считал возможным поддерживать отношения с Берберовой, был такой: «Личные отношения довоенные, прежде очень добрые, у нас с ней кончены. Не говорю навсегда, так как навсегда ничего не бывает. Вероятно, со временем будет амнистия всем, всем, всем, ведь не Геринги и не Штрайхеры, а ведь стольких людей мы сами амнистировали за 30 лет.

Как мы знаем, так действительно, и произошло; Алданов полагал также, что возможная публикация Берберовой в «Новом журнале» привела бы к уходу сотрудников, но впоследствии Берберова публиковалась в «Новом журнале», никто никуда не ушел, все всё забыли. Но, тем не менее, Берберову это жгло всю жизнь, воспоминание об этой ее ориентации и, самое главное, о том, как она вымаливала прощения у одних, в то же время обвиняя в клевете других…[ТОЛСТОЙ И. (III)].

Хотя, Георгий Адамович, сразу после освобождения Франции и сказал сгоряча о Берберовой что-то весьма нелестное в письме А.А. Полякову – см. ниже его признание на сей счет Алданову в письме от 8 мая 1946 года – на самом деле он на нее зла не держал. Да и вообще с самого начала «большой чистки» Адамович проводил примиренческую линию по отношению к «бытовому конформизму» и отнюдь не подливал масла в огонь обвинений в коллаборационизме против кого бы то ни было из литераторов-эмигрантов. Об этом свидетельствуют его письма Алданову послевоенных лет. Первое из них – от 6 декабря 1944 года, он послал в Нью-Йорк еще до переезда в Париж, из Ниццы:

Дорогой Марк Александрович, я счастлив получить от Вас известие и узнать, что Вы и Ваша жена в добром здравии. Спасибо за приглашение сотрудничать в Вашем журнале.