Теодор Адорно - Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

20. Неряха Петер {40} 40 Неряха Петер ( Struwwelpeter , 1845) – сборник назидательных стихотворений, облеченных в форму «страшилок», написанных немецким психиатром Генрихом Гофманом (1809–1894). Будучи одной из первых в истории детских «книжек с картинками», этот сборник обрел широкую популярность; в России он получил известность под названием Стёпка-растрёпка (первое издание – 1849; автор перевода неизвестен). – А. Б. . Когда Юм пытался отстоять перед своими открытыми миру соотечественниками теоретико-познавательную контемпляцию, «чистую философию», издавна казавшуюся джентльменам подозрительной, он прибегнул к следующему аргументу: «От точности всегда только выигрывает красота, а от верности рассуждения – тонкость чувства» {41} 41 Юм Д. Исследование о человеческом сознании / пер. С. Церетели // Юм Д. Соч. В 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1996. С. 8. . Аргумент по сути своей прагматистский – и всё же он подспудно и негативно заключает в себе всю истину о том, что составляет дух практики. Практические способы устройства жизни, на первый взгляд как будто идущие людям на пользу, приводят к атрофии человеческого начала в условиях экономики, основанной на получении прибыли, и чем шире они распространяются, тем яростнее пресекают любую мягкость {42} 42 любую мягкость – нем. Zartheit – слово, которое употребляется для перевода понятия delicacy ( англ. нежность, деликатность), использованного Юмом в цитируемом выше фрагменте. – К. Ч. . Ибо мягкость в отношениях между людьми есть не что иное, как сознание возможности свободных от цели отношений, утешительно мелькающее даже в головах у тех, кто пленен целью; наследие прежних привилегий, содержащее в себе обещание состояния, в котором привилегии отсутствуют. Ликвидация привилегий посредством буржуазного ratio в конце концов ликвидирует и это обещание. Если время – деньги, то вполне моральным представляется экономить время, прежде всего собственное, и подобную бережливость люди оправдывают учитыванием интересов других. Они прямолинейны. Любая оболочка, препятствующая коммуникации между людьми, ощущается как помеха функционированию всего аппарата, частью которого они не просто объективно являются, но в качестве которого с гордостью рассматривают самих себя. То, что, здороваясь, они больше не снимают шляпу, а бросают друг другу привычно-безразличное «Привет!», то, что они больше не пишут письма, а шлют друг другу inter-office communications [15] Внутриофисные сообщения (англ.). , в которых нет ни обращения, ни подписи, – это лишь произвольно взятые симптомы заболевания, охватившего контакты между людьми. Отчуждение проявляется в людях как раз в том, что между ними исчезает дистанция. Ибо пока они не приближаются вплотную друг к другу с намерением дать или взять, вступить в дискуссию или осуществить намерение, отдать распоряжение или исполнить функцию, между ними остается достаточно пространства для тех тонких нитей, которые их связывают друг с другом и во внешнем характере которых только и кристаллизуется внутреннее чувство. Реакционеры вроде приверженцев К. Г. Юнга кое-что из этого подметили. Г. Р. Хейер {43} 43 Густав Рихард Хейер (1890–1967) – немецкий врач, друг и соратник К. Г. Юнга в 1920-х годах. – Т. З. в своей статье для Eranos-Jahrbuch {44} 44 Eranos-Jahrbuch – ежегодник одноименного интеллектуального клуба, основанного в 1933 году в Швейцарии по инициативе Ольги Фребе-Каптейн (1881–1962), теософа и последовательницы Юнга. – А. Б. пишет: «К особой привычке людей, еще не полностью сформированных цивилизацией, относится то, что они не позволяют себе прямо затрагивать обсуждаемую тему и даже упоминать ее вскорости после начала беседы; разговор скорее должен приближаться к своему предмету по спирали, будто сам по себе». Теперь же кратчайшей связью между двумя личностями считается прямая, будто они – точки. Подобно тому, как сегодня стены домов отливают монолитно, связывающий людей раствор полностью заменяется давлением, удерживающим их вместе. Никакая иная манера общения более не воспринимается и представляется если не венским деликатесом, преподносимым с ноткой свойственной официанту-распорядителю услужливости, то уж точно детской доверчивостью или непозволительным сближением. В форме обмена фразами о здоровье и самочувствии супруги, предваряющего деловые переговоры за ланчем, даже то, что противоречит порядку целей, само оказывается усвоенным этим порядком, включенным в него. Запрет на злоупотребление профессиональным жаргоном и неспособность разговаривать друг с другом – на самом деле одно и то же. Поскольку всё в мире – бизнес, то слова этого даже не произносят, как не говорят о веревке в доме повешенного. За псевдодемократической ликвидацией всяких формальностей, старомодной вежливости, бесцельных и даже не без основания почитаемых за болтовню бесед, за кажущейся ясностью и прозрачностью человеческих отношений, не допускающих более никакой неопределенности, дает о себе знать неприкрытая грубость. Прямота, с которой собеседнику без обиняков, без колебаний, без рефлексии, прямо в лицо излагают суть вопроса, уже обладает формой и звучанием приказа, который при фашизме немые отдают молчащим. Предметность в отношениях между людьми, искоренившая идеологические прикрасы, уже сама стала идеологией обхождения с людьми как с предметами.

21. Обмену не подлежит.Люди разучиваются делать подарки. В нарушении принципа обмена есть нечто бессмысленное и неправдоподобное; даже дети повсеместно теперь смотрят на дарителя с подозрением, словно подарок – лишь уловка, чтобы навязать им покупку щеток или мыла. Зато практикуется charity – управляемая благотворительность, которая планомерно лепит пластыри на видимые раны на теле общества. В подобном организованном процессе уже нет места человеческому движению души, более того, пожертвование неразрывно связано с унижением посредством распределения, справедливого отмеривания, иначе говоря, посредством обращения с одариваемым как с объектом. Даже вручение личных подарков низведено до уровня социальной функции, которую люди выполняют против воли, но по велению разума, с тщательным соблюдением рамок установленного бюджета, со скептическим оцениванием другого и с как можно меньшей тратой сил. Счастье истинного дарения заключалось в том, что дарящий представлял себе, как будет счастлив одариваемый. А значит, надо было выбрать подарок, потратить время, приложить особенные усилия, помыслить другого как субъект: всё это прямо противоположно забывчивости. Именно на подобное дарение нынче почти никто не способен. В наилучшем случае люди дарят то, что сами себе пожелали бы, только малость поплоше. Упадок культуры дарения нашел свое отражение в постыдном изобретении так называемых подарочных товаров, изначально ориентированных на людей, не знающих, что бы такое подарить, потому что, собственно говоря, дарить-то они ничего не желают. Эти товары столь же бессвязны, как лишены личных связей их покупатели. Они уже в первый день оказались залежалым товаром. То же касается и возможности их обменять, что для получившего подарок означает: вот тебе твой хлам, делай с ним, что заблагорассудится, а если он тебе не подходит, мне всё равно – возьми вместо него что-нибудь другое. В то же время по сравнению с трудностями выбора обычных подарков чистая взаимозаменяемость подарочных товаров всё же представляет собой нечто более человечное, поскольку она по крайней мере позволяет адресату подарить себе что-нибудь самому, в чем, правда, заключено абсолютное противоречие самому акту дарения.