Александр Осповат - Стихотворение Федора Тютчева «Огнем свободы пламенея…». Комментарий

Полностью выпущен стих [10]: Забыв их сан, [ забыв ] их трон; в стихе [11] вместо: тиранам закоснелым – «в пороках закоснелым»; в стихе [17] вместо: друзей холодных самовластья – «друзей неистовых пристрастья»; стих [20]: И блеска не мрачи венца – исправлен на: «Поэта не мрачи венца»; стих [21]: Певец! Под царскою парчою – исправлен на: «И, лиру дивную настроя». Остается вопрос о пропуске вполне невинного стиха [22] ( Своей волшебною струною ), и здесь допустимо предположить, что список Горчакова был неполным или данное место не поддавалось внятному прочтению (см. § 3–6).

Произведенная таким образом санация тютчевского текста диктовалась внешними обстоятельствами. 2 апреля 1848 года Николай I учредил негласный «Комитет для высочайшего надзора ‹…› за духом и направлением всех произведений нашего книгопечатания» (см. в том числе: Никитенко I: 311–335; сводку официальных документов см.: Гринченко 2006: 224–236); тем самым, по свидетельству барона Модеста Корфа [17] Корф, один из инициаторов создания этого Комитета, являлся его постоянным членом и последним председателем. , к обычной, «предупредительной», цензуре надстраивалась «взыскательная или карательная, подвергавшая своему рассмотрению только уже напечатанное» и получившая право именем государя строжайше взыскивать – как с авторов, так и с обычных цензоров – за все, что «признавалось предосудительным или противным видам правительства» (PC. 1900. № 3: 573) [18] Разумеется, в литературном мире было хорошо известно о существовании этого комитета и его членах. В конце 1854 года, намереваясь приступить к печатанию второй части «Записок» С. П. Жихарева, Погодин – до отсылки рукописи в цензуру – попросил барона Корфа ознакомиться с ней приватным образом. Тот сделал карандашные отметки против «некоторых мест», но отказался дать даже неформальное «разрешение», поскольку «не имеет никакого отношения к цензуре, а Комитет 2-го апреля есть учреждение негласное» (Барсуков XIII: 230). . Одним из первых попал в передрягу благонамеренный «Москвитянин». 1 декабря 1848 года, в тот самый день, когда Вельтман призывал своего петербургского приятеля Владимира Даля не роптать на цензуру, осуществляющую «карантинные меры против нравственных эпидемий» (Даль-Вельтман 1976: 529), Александр Никитенко описал в дневнике историю высочайшего нарекания, объявленного Далю за опубликованный в «Москвитянине» (1848. № 10) рассказ «Ворожейка» (см.: Никитенко I: 312–313); выговор, и тоже «по высочайшему повелению», через десять дней получил цензор журнала Василий Пешков (см.: Даль-Погодин 1993: 382–383).

В этой связи оговорка мемуариста о ненадежности публикуемого «списка» может выглядеть как намек для искушенных читателей, и, по-видимому, сам Горчаков, некогда взявшийся сглаживать пушкинский стих [19] По свидетельству Горчакова, записанному Сергеем Полторацким 5 июня 1849 года, прочитав в Кишиневе черновик стихотворения «Наполеон» («Чудесный жребий совершился…»), он забраковал строку «В Москве не царь, В Москве Россия…», предложив взамен: «В Москве наш царь, в Москве Россия» (Эйдельман 1979: 39; см.: Пушкин 1999–2019 II/2: 258, 656). , обработал фрагмент ОСП для прохождения через цензуру. Стоит также заметить, что третья часть мемуаров Горчакова готовилась к печати в атмосфере усугубляющегося разлада между соредакторами «Москвитянина»: 5 февраля 1850 года Погодин «[п]олучил письмо от Вельтмана: лучше разойтись вместо споров», 9 февраля он записал в дневнике об «ультиматуме Вельтману» (Барсуков XI: 52), а спустя три недели, 3 марта, издатель «Москвитянина» уже согласовал предварительные «условия» с Александром Островским и Львом Меем, приглашенными на смену Вельтману (см.: Письма к Островскому 1932: 418; Лакшин 1982: 135–136) [20] К тому времени и у московских литераторов накопилось немало претензий к редакторской и авторской манере Вельтмана. См. письма Михаила Дмитриева Погодину от 14 декабря 1849 года (Дмитриев М. 1998: 599, коммент.) и Федору Миллеру от 14 апреля 1850-го (PC. 1899. № 10: 202–203). .

4 марта Погодин просил Островского срочно прислать рукопись «Банкрута» для набора в мартовской (№ 6) книжке (Письма к Островскому 1932: 419), и в тот же день в его дневнике сделана запись, которая, возможно, имела какое-то касательство к процессу редактирования «Выдержек из дневника моих воспоминаний…», появившихся в следующей книжке (цензурное разрешение – 31 марта): «Новая досада от Горчакова, который несет другое, чем Вельтман. Чорт их разберет. А мне просто мочи нет» (Барсуков XI: 52).

Мы не располагаем сведениями о какой-либо реакции автора на несанкционированную публикацию тринадцати стихов ОСП. Спустя год с небольшим, 7 июля 1851 года, Тютчев увиделся с Горчаковым в доме сестры и зятя, Дарьи и Николая Сушковых (см.: Снегирев 1904–1905 I 484) [21] Их дом у Старого Пимена славился исконным московским гостеприимством. 30 ноября 1854 года Тютчев писал жене: «Le salon Сушков, s'il n'est pas le premier de l'Europe, en est, certainement, un des plus peuplés». Ср. в письме Сушкова своей племяннице Евдокии Ростопчиной от июля 1858 года: «Ты знаешь, что я средний, полон терпимости, со всеми знаюсь, все из всех у нас бывают» (Некрасова 1885: 706; курсив автора). , но крайне сомнительно, чтобы в этот день или при других встречах (см., например: Там же II: 152) они входили в объяснения. Именно в начале 1850-х годов Сушков начал готовить «полное собрание стихотворений» Тютчева, о чем он вскоре объявил в печати (Сушков 1852: 201) [22] Это намерение не осуществилось, но собранные Сушковым материалы были использованы редакторами сборника «Стихотворения Ф. Тютчева» (СПб., 1854), изданного кругом «Современника» (см.: Пигарев 1935: 376–379; Николаев 1983: 39–42). , но, судя по имеющимся данным (см.: Николаев 1983: 39–42), в его тетради отсутствовала копия ОСП (или его фрагмента), которую мог бы предоставить приятельствовавший с ним Владимир Горчаков [23] В примечании к своей статье, посвященной Горчакову (см. примеч. 7), Сушков довольно снисходительно упомянул о его мемуарах, где впервые увидели свет тринадцать стихов ОСП. .

Архив Горчакова, где «случайно» сохранялись «рукописи» (копии?) тютчевских «сочинений», исчез, по-видимому, безвозвратно; лишь некоторые книжные раритеты из его коллекции в годы революции попали на книжный рынок (см.: Шереметев П. 1931: 58).

§ 2. Приобщение ОСП корпусу тютчевской лирики произошло в 1887 году. Незадолго до того литератор и общественный деятель Е. С. Некрасова (активно сотрудничавшая со многими журналами) начала обследовать переданную в Румянцевский музей большую часть архива знаменитого библиографа и библиофила Сергея Полторацкого. Оповещенный о первой ее находке М. И. Семевский, издатель «Русской старины», писал Некрасовой 9 января 1886 года: «С нетерпением жду стишок Пушкина из бумаг Полторацкого. Пожалуйста, поспешите прислать…» (РГБ. Ф. 196. Картон 20. № 33. Л. 19). Этот сюжет, однако, не получил развития. Через несколько месяцев Семевский надолго уехал в Висбаден, откуда 24 ноября 1886 года уведомлял свою московскую корреспондентку: