Сергей Глезеров - Закат блистательного Петербурга. Быт и нравы Северной столицы Серебряного века

Рассадником инфекционных болезней врачи признали Карповку: ее загрязняли расположенные по берегам фабрики и заводы. У Карповского моста вся поверхность реки оказалась забита пустой посудой, отбросами и объедками…

Осмотр торговых помещений на Петербургской стороне дал врачам еще более отталкивающую картину, чем ревизия домов. Большинство трактиров представляло собой склады гнили и падали. В более пристойном виде находились рынки, хотя и здесь было составлено несколько десятков протоколов на нерадивых мясников, фруктовщиков и зеленщиков.

Особую ненависть торговцев вызывали торгово-санитарные врачи (их полномочия были гораздо шире, чем у просто санитарных врачей) – после тщательного осмотра продуктов они обливали недоброкачественные товары керосином, после чего все это подлежало уничтожению. А вот у многих бедняков с Петербургской стороны разорение торговцев вызывало нескрываемое злорадство. «Вот оно, попляшут наши толстосумы», – ехидно потирали они руки.

И ведь среди всего этого безобразия приходилось жить простым горожанам! Как не похожа эта реальная картина на мифический «блистательный Санкт-Петербург», воспетый поэтами Серебряного века…

Борьба против злоупотребления спиртными напитками в начале прошлого века являлась одной из животрепещущих тем петербургской жизни. Среди эпизодов этой борьбы были и «антиалкогольный день», организованный Всероссийским союзом христиан-трезвенников осенью 1911 года, и «праздник трезвости», проведенный через год. Тем не менее, в Петербурге продолжали пить – и до, и после всевозможных «антиалкогольных дней».

«В Петербурге пьют много! – констатировал в августе 1906 года обозреватель «Петербургской газеты». – Пьет и старый и малый, и мужчины, и женщины, и дети. В судебных процессах последнего времени, где фигурируют на скамье подсудимых юноши и подростки, пьянство играет доминирующую роль: перед совершением преступления пьют „для храбрости“, после – для успокоения совести, в предшествующие преступлению дни – просто чтобы пить, чтобы найти веселье». По мнению газетчика, «эпидемия» хулиганства, дерзких грабежей и разбоев, охватившая Петербург, в своей основе имела все то же неискоренимое пьянство.

По данным Петербургского губернского акцизного управления, в столице потреблялось в год 3 миллиона ведер водки, что составляло 2,4 ведра на долю каждого жителя, а на взрослого жителя старше 16 лет – 5,5 ведра. Пива производилось в Петербурге 7 миллионов ведер в год, еще 400 тысяч ведер привозилось. Поскольку 1 миллион 200 тысяч ведер пива в год вывозилось из Петербурга, то для потребления в столице оставалось 6 миллионов ведер, что составляло не меньше 11 ведер пива на взрослого мужчину.

Кроме того, по данным того же Акцизного управления, в Петербург ежегодно привозилось и потреблялось около 200 тысяч бутылок рома и французской водки и около 700 тысяч бутылок виноградных вин. Вот такая получалась арифметика «петербургского пьянства».

Очагами «нетрезвого образа жизни» в столице служили многочисленные рестораны и увеселительные заведения в центральной части города, всевозможные кабаки, трактиры, чайные и портерные лавки в злачных районах города и на окраинах. «Едва ли в Петербурге найдется улица, которая могла бы конкурировать в отношении пьянства с Гончарной», – замечал репортер «Петербургского листка» в 1907 году, подкрепляя свои слова статистикой. На 27 домов Гончарной улицы приходилось 21 питейное заведение, в том числе 4 портерных, 3 гостиницы с крепкими напитками, 2 ресторана с вином, 2 погреба и т. д.

Проблема борьбы с пьянством в Петербурге была настолько велика, что даже журнал «Самокат и мотор», который не занимался городскими проблемами, откликнулся на эту тему. В одном из его номеров летом 1906 года он посвятил отдельное приложение «публичному пьянству на улицах Петербурга», с горькой иронией переиначив название столицы на «Питеен-Брюх».

На страницах приложения поместили фотографии, отражавшие «некоторые признаки цивилизации» на улицах города «Питеен-Брюха». На одной из них изображалась длинная очередь в винную лавку. Подпись внизу гласила, что здесь «жители заряжаются для дальнейших подвигов». На другой фотографии два нетвердо стоявших на ногах собутыльника тащили под руки своего вдрызг пьяного товарища по набережной Фонтанки. Подпись внизу с иронией сообщала: «Да не ужаснется читатель, предположив, что среднюю пару ног перебило шимозой в бою на реке Шахэ… Нет, просто три товарища хотели доказать правильность названия города „Питеен-Брюхом“…» Еще на одной фотографии два пьяных мастеровых мирно возлежали на брусчатой мостовой. «Эти двое обывателей, по крайней мере, в этот момент, совершенно счастливы… и доказательство правильности названия города „Питеен-Брюх“ они дают бессознательно», – гласила подпись. И, наконец, последний снимок в этом фоторяду изображал забулдыгу, лежащего на газоне в парке. Подпись сообщала: «Этому ничего доказать нельзя, но правильность названия города „Питеен-Брюх“ подтверждается».

С проблемой публичного пьянства журнал «Самокат и мотор» увязывал и общее неблагополучное состояние Петербурга в плане благоустройства. Особенного нарекания удостаивались на страницах журнала лошади и их нерадивые хозяева, которых мало беспокоила чистота петербургских улиц. «Лошади, сами того не зная, помогают почитателям антисанитарии поддерживать город „Питеен-Брюх“ всегда в достаточно грязном виде, – писал обозреватель журнала. – Нельзя винить лошадей в этом. Виноваты те, кто вместо содействия препятствуют развитию „санитарных“, т. е. механических способов передвижения».

Чем именно спаивались петербуржцы, можно понять, посмотрев на винно-водочную и пивную рекламу начала ХХ в.

Антиалкогольное движение постепенно дошло и до армии, и до флота. В мае 1914 года на заседании Адмиралтейств-совета рассматривалось предложение главного санитарного инспектора флота почетного лейб-медика Зуева изъять из пищевого довольствия нижних чинов флота ежедневное употребление «чарки водки», уже упраздненной к тому времени в сухопутных частях войск.