Марселен Дефурно - Повседневная жизнь в эпоху Жанны дАрк

Среди таких проявлений наиболее частыми событиями были процессии. Некоторые из них объединяли людей, занятых одним и тем же ремеслом, или членов одного и того же религиозного братства, торжественно проносивших по улицам статую своего святого покровителя. В других случаях, напротив, находили свое выражение чувства, охватившие весь город, – его надежды, его страхи, его благодарность. Ради того, чтобы попросить Небо положить конец долгой засухе, помолиться о возвращении мира или отпраздновать победу над противником, все классы общества, служители Церкви, простые горожане, ремесленники и подмастерья собирались и шли следом за хоругвями, крестами и мощами; и городские улицы становились свидетелями бесконечных процессий, которые продолжались иногда несколько дней, парализуя всякую нормальную деятельность города.

Парижский горожанин, старательный летописец парижской жизни начала XV в. посвящает значительную часть своего «Дневника» описанию процессий, которые устраивались тем чаще и были тем значительнее, чем тревожнее была обстановка в городе. В 1412 г., когда Карл VI, развернув орифламму, отправился сражаться с арманьяками, «парижане устроили такие жалостные процессии, каких еще не видывали на человеческом веку». Эти процессии повторялись ежедневно в течение почти двух месяцев, с первых дней мая и до конца июня, и в них, объединившись по религиозным братствам и приходам, участвовало все население Парижа. Вначале шли «от Дворца, нищенствующие и другие ордена, все босые, облаченные во многие достойные ризы, они несли Святой Истинный Крест Дворца, и от Парламента, какого бы сословия ни были, все шли по двое, около тридцати тысяч человек, все босые». На следующий день настал черед части парижских прихожан: «Все священники в полном облачении и стихарях, каждый держал в руке свечу, они шли босые и несли мощи, раку святого Бланшара и святого Маглуара, и впереди шли не меньше двух сотен маленьких детей, все босые, каждый со свечой в руке; и все достаточно сильные прихожане, мужчины и женщины, несли в руках факелы». Другие приходы устраивали процессии в следующие дни, и так было до пятницы 3 июня, когда устроили «самую прекрасную процессию, какую только когда-либо видывали». Больше сорока тысяч человек, по утверждению нашего горожанина (чьи количественные оценки далеко не бесспорны), принимали в ней участие; они шли с зажженными факелами, которых было никак не меньше четырех тысяч, и сопровождали святые мощи до церкви Сен-Жермен-де-Грев. На следующий день состоялось шествие от Университета, в котором участвовали дети-школьники, «все босые, каждый с горящей свечой в руке, от самого старшего до самого младшего». Жители пригородных деревень также присоединялись к процессиям, которые выходили и за пределы городских укреплений, дотягиваясь до Сен-Жермен-де-Пре, Сен-Мартен-де-Шан и Булонь-ла-Птит.

Несомненно, такие процессии, следовавшие одна за другой, представляли собой достаточно редкое событие. Бургиньоны, которые в то время правили в Париже, захотели произвести впечатление грандиозными демонстрациями именно в тот момент, когда король возглавил армию, выступившую против их врагов. Но даже и в обычные периоды жизни недели не проходило, и не только в Париже, но и куда в менее значительных городах, без того, чтобы по улицам двигалась какая-нибудь процессия, воздавая хвалу Всевышнему или моля его о милости.

Другое зрелище, слишком частое в эту эпоху гражданской войны, также собирало толпы вдоль улиц и на перекрестках: пытка и смертная казнь. В тех случаях, когда речь шла о заметных особах, вызвавших особую ненависть народа, они обставлялись так, чтобы поразить воображение. В июне 1413 г. один сеньор, принадлежавший к партии арманьяков, не желая попасть в руки врагов, покончил жизнь самоубийством. Его тело с позором проволокли до «Heaumerie», а там усадили на деревянную колоду в телегу, всунув в руки крест, и довезли до рынка (Halles), где труп был обезглавлен. Несколько дней спустя был казнен бывший парижский прево, Дез Эссар, заклятый враг бургиньонов; к месту казни его доставили на телеге, в парадном облачении: на нем был изорванный черный упланд, подбитый куньим мехом, белые штаны, на ногах – «escartignonc». Все время, пока его везли, он, не переставая, смеялся, так что «все видевшие его плакали до того жалобно, что вы никогда и не слышали, чтобы сильнее плакали по какому-нибудь покойнику». В момент самой смерти толпа растрогалась еще сильнее, потому что «когда он увидел, что должен умереть, то опустился перед палачом на колени, поцеловал серебряный образок, который висел у палача на груди, и очень кротко простил ему свою смерть, и попросил сеньоров, чтобы его поступок (то есть его преступления) не предавали гласности до того, как его обезглавят». Затем его тело было повешено на виселицу, «и очень высоко», тогда как голова была выставлена на рынке «тремя футами выше всех прочих голов».

Случалось также, что осужденные проезжали через город, осыпаемые градом насмешек и оскорблений толпы. Казнь обычных преступников не обставлялась таким же внушительным церемониалом, как «политических» осужденных, но неизменно привлекала всеобщее внимание. Позорный столб, к которому их привязывали в ожидании пытки, и эшафот, на котором их казнили, всегда ставились в наиболее оживленных местах города, на главной площади или рядом с рынком. И иногда при виде мучений, которым подвергались несчастные осужденные, толпой овладевало жестокое возбуждение.

Но даже в эти беспокойные времена на улице можно было увидеть и куда менее трагические зрелища. Иногда свободное пространство превращалось в арену или спортивную площадку. Там устраивали состязания, и нередко можно было увидеть горожан и даже простых ремесленников, сошедшихся не ради кровавого боя, а ради игры. Многие увлекались игрой в шары или в мяч; в 1427 г. одна молодая женщина, уроженка Эно, заставила весь Париж сбежаться посмотреть на игру в мяч на улице Гренье-Сен-Ладр, потому что она играла в мяч «лучше многих мужчин, каких мы видели, и при этом ударяла ладонями и тыльной стороной руки очень мощно, очень искусно и очень ловко, как мог бы делать мужчина, и мало было мужчин, каких она не смогла бы победить, разве что самых сильных игроков». В том же году во Франции появились «египтяне» (цыгане), и повсюду их приход вызывал живейшее любопытство. Женщины предсказывали будущее и «колдовством или еще каким способом, с помощью Врага из ада или благодаря ловкости, опустошали кошельки у людей». Жонглеры, дрессировщики с учеными животными, фокусники раскидывали свои балаганы на площадях, особенно во время ярмарок или в базарные дни. Полиция относилась к ним с недоверием, поскольку среди них нередко случалось затесаться и подозрительным личностям. Кроме того, у деревенских музыкантов и бродячих певцов репертуар иной раз бывал сатирическим, они вдохновлялись реальными событиями и не щадили сильных мира сего. Во время кризиса Великой Схизмы под страхом штрафа и тюрьмы запрещено было «всем певцам и рассказчикам на площади и вообще повсюду сочинять, рассказывать или петь какие-либо рассказы, стихи или песни, где упоминались бы папа, король и французские сеньоры в связи со всем, что касается объединения Церквей».