Константин Крылов - Нет времени

Точнее, дают, но только в той части, которая, собственно, физикой уже не является.

Это проливает свет на трансцендентные корни не только морали, но и политики. Свобода, в том числе и политическая свобода, дана свыше, из «запредельных сфер», и другого источника её нет, а поиск его опасен.

Не он один; но устраивать историко-философское обозрение на пустом месте не будем. Упомяну два примера. Малоизвестный французский мыслитель времён Просвещения, дом Леже-Мари Дешан, различавший в своём учении «Целое» (tout c определённым артиклем), как «совокупность вещей Вселенной» и «Всё» как «саму Вселенную» (то же слово, но с артиклем неопределённым — разница, которую оценил бы Деррида, любитель такого рода разлечений ). Витгенштейн высказывался о том же самом: «мир определен фактами и тем, что это все факты». Это последнее добавление, понятное дело, само не является «фактом».

Тут неизбежны оговорки — ни в коем случае не догматического, но стилистического свойства. Просто «христианство» той тусовки, частью которой Владимир Вениаминович был — это, как бы повитиеватиее, социокультурный феномен очень специфического генезиса. Христианство Сергея Аверинцева, Ольги Седаковой, а также Александра Меня, Якова Кротова и прочих «приличных людей» — нечто особое. Религиозность членов этого круга — при всей их искренности — не может не быть ещё одной формой диссидентства, причём не тривиального, а глубокого, чаадаевского: неприятия не только местных властей, но и «этой страны» как таковой. Хотя не мне судить, что у них там с религиозностью, Бог им судья, не я. Не знаю и знать не хочу, какие у них там «отношения со Всевышним».

В этом он бывал смешон, — и, не побоюсь это сказать, гадок. Рассказывают, например, что во время начала второй чеченской войны Бибихин бегал по улицам и выискивал людей в форме — а найдя таковых, уговаривал не ехать в Чечню, чтобы «не воевать со свободным народом». У него было несложно вызвать приступ демшизовой дури. «Старшие товарищи» только усмехались в усы: «Владимир Вениаминович у нас такой политически активный» (подразумевалось — «nützliche Idiot»). В последние годы он оказался совсем задавлен, застроен своим окружением. Его либерализм таки перешёл в ту злокачественную форму, в которой он нарывает в головах большинства «приличных людей». Теперь обрежем и эту нитку, она тоже никуда не ведёт.

Ereignis, Событие — центральное понятие-мифологема позднего Хайдеггера.

См. «От Софии с любовью» в настоящем сборнике.

Впрочем, смерть и есть главный социальный институт.

И, конечно, где satura, там и (вполне ожидаемая) сатира. Впрочем, ёрник из автора средненький — слишком заметно, что «это ведь он всё суриозно».

Приём не нов. Первым, кажется, был Набоков, пристроивший рекламную выжимку «Ады» в текст романа. «Бесконечный тупик» Галковского заканчивается рядом рецензий на «Тупик» — исчерпывающим, по мнению автора, типовые реакции на его текст. Рецензия на сборник рецензий в самом этом сборнике рецензий тоже наверняка где-то уже была, — «а, впрочем, и Бог с ним».

Одна наша отдалённая знакомая — увы, виртуальная, — ныне обитающая в Америке, вспоминала об этом так: «Ко мне приводили еврейских мальчиков. И они читали мне Мандельштама. Как будто я неграмотная».

Характерно, что это не осознавалось. В советское время многие верили, что за семидесятые годы были написаны тонны литературы «в стол». Более того, многие хвастались, что у них в столе «что-то лежит». Увы, когда пришла пора отвечать за базар и вскрывать потайные ящики, оказалось, что там пусто: нет даже интересных личных дневников того времени, «хотя казалось бы». Зато обнаружились горы «запрещённого», переписанного от руки или перестуканного на пишмашинке, а также ксеренного и набитого на ленты. Были люди, положившие многие годы жизни на эти труды. Я знаю одну тётеньку, перепечатавшую на машинке все три тома «Архипелага ГУЛАГ», и одного дяденьку, который на работе занимался переписыванием от руки томов «Агни-Йоги».

См.: «О советской книге» в настоящем сборнике.

Чтобы было понятно, «как такое возможно», применю метод этого автора к себе. Если, скажем, Золотоносову попадётся на глаза эта книжка и он захочет уличить меня в антисемитизме, он напишет, что выражение «образованный неадкват», очевидно, намекает на его, Золотоносова, еврейство: ведь слово «образованный» очень похоже на слово «обрезанный», особенно если ему обрезать суффикс (что само по себе того-с!) и заменить одну гласную (а это уже намёк на неогласованный текст на иврите), слово же «неадекват», очевидно, имеет смысл «не адекватный национально, имеющий неправильное происхождение». Всё, сдавайте тапочки, я шифрующийся антисемит. И теперь на меня можно и нужно доносить в ПАСЕ, запрещать в законодательном порядке и лечить электричеством. Кстати, тот же Золотоносов обнаружил антисемитизм и у Мандельштама.

Об этом я узнал случайно и, что называется, проникся. Чтобы не смазать впечатление, воспроизвожу дневниковую запись на эту тему:

23 мая 2001 года

Вчера в книжном магазинчике около найшулевского логовища (где переходно экономят). Там несколько комнат (в том числе — нотный букинист, а теперь ещё и востоковедение сделали отдельно) и, помимо прочего, «буфет» — нечто вроде пародии на советские заведения с тем же названием. Предлагается гречневая каша с сосисками в пластмассовой посудинке, какие-то сырки и прочий ностальгический ужас.

Иван, оголодав, решается съесть что-то относительно безобидное — какой-то «йогурт». Я «составляю компанию». Пристраиваемся в уголке. За соседним столиком сидят трое: пожилой дядька с хорошо развитой плешью, обрамлённой сединами, тощий мужик «за сорок» с карандашной твёрдостью во взоре и подсевший к ним юноша бледный со взором потухшим. Разговаривают они громко и вкусно, так что хошь ни хошь, а слушать приходится. Впрочем, слушать интересно. Юноша оказывается литинститутовским. И жалуется, как водится, на свою студенческую долю. У него, у юноши, проблема — он никак не прорвётся с зачётом через Чудакову. «Я ей торт принёс здоровенный» — сокрушается юноша, теребя шевелюру, «а она его вот так в сторону отодвигает и сразу вопрос: когда запретили такого-то?»

Дальше по ходу разговора выясняется, что вопросы, которые задаёт М.Ч., сводятся ровно к этому — кого когда проклятые коммуняки запретили, репрессировали или подвергли иной какой-нибудь каре. Что парню сугубо неинтересно, да и к тому же: «я с ней поспорил как-то прямо на лекции. Она говорила, что у Мандельштама в строчке «но не волк я по крови своей» содержится косвенный донос на Булгакова, который за год до того сказал, что…» — конца фразы я не расслышал, потому что дядька с плешью включился и стал учить юношу жить. Голоса смешались и выплыла только конечная фраза — «…она же за демократию глотку перегрызёт». Дальше бедолага признался ещё в одном грехе, а именно в том, что ему нравится музыка нового-старого гимна. «Я только про музыку сказал!» — оправдывался бедолага, «я не про слова ни в коем случае, а она как понесла…»