Коллектив авторов - Литературоведческий журнал №41 / 2017

В статье обсуждается тема соотношения Русской Литературы и Русской Революции. Литература признается одним из главных источников Революции, но и способом преодоления ее суицидальных последствий. Также рассматриваются «истоки и смысл» Революции, ее структура и периодизация. Особое внимание уделяется Февралю 1917 г. и его главным действующим лицам.

Ключевые слова: Русская Революция, Русская Литература, «лишние люди», имперсонализм, русский Гамлет, уроки Февраля, Литература как важнейшая креацинистская сила русской истории и как сотериология.

Pivovarov Yu.S. Russian Literature – Russian Revolution

Summary. The article examines the correlation of Russian literature and Russian revolution. Literature is recognized as one of the main sources of the revolution and the way to overcome its suicidal consequences. «The origins and significance» of the revolution, its structure and periodization are also studied. Special attention is paid to February 1917 and to its protagonists.

Когда Александр Николаевич Николюкин предложил мне написать статью о революции в «Литературоведческий журнал», я начал было отказываться. Мол, не специалист, не мой профиль. Однако, подумав, согласился. Да, не литературовед. Но Русская Литература и Русская Революция находятся в столь родственных отношениях… В каких? – Русская Революция вырвалась из чернильницы Русской Литературы. Или, иными словами, «русское просвещение стало русской революцией». Это в финале «Доктора Живаго» говорит один из главных персонажей романа. Уточню: русское просвещение и русская литература почти синонимы. Как и русская мысль и русская литература (Карамзин, Хомяков, Тютчев, Герцен, Чернышевский, Леонтьев, Достоевский, Толстой, Розанов, Мережковский и т.д.). Русская литература отчасти включает в себя и науку (великий стилист Ключевский, Тынянов, Шкловский и т.д.). То есть это – «наше всё».

Если согласиться с таким подходом, то тогда все очевидно – главное событие отечественной истории – Революция – вышло из недр этой «институции». А она-то сама откуда взялась? – Постараемся объяснить это, опираясь на концепцию «Русской Системы». В середине 90-х годов ее формулировали автор этого текста и А.И. Фурсов. Это была попытка найти адекватный язык для описания русской истории. «Система» состоит из трех элементов. Власть – Моносубъект нашей цивилизации. Популяция – население, лишенное субъектности (не народ, не нация). Лишний человек (понятно – заимствование из беллетристики) – не перемолотые Властью группы людей. До XVIII в. это – казачество, староверы и т.п. После реформ Петра – европеизированное дворянство, к которому в XIX в. подтягиваются разночинцы и представители некоторых других социальных отрядов.

Так вот Русская Литература и явилась главным делом Лишнего человека. Она стала способом выхода из треугольника Русской Системы, из моносубъектного мира. Попутно скажем, Система всегда бытовала в пространственном измерении, а не временнóм. Отсюда постоянные разрывы с прошлым, отсутствие преемственности как в ментальном, так и в вещественном (не устоялся институт наследственной собственности) смыслах. – Русская Литература – это создание виртуального полисубъектного (против моносубъектного) мира. Накопление социального и личностного времени (темпоральность против пространственности). Кстати, поэтому наш роман – роман-путешествие (темпорализация пространства), а не роман воспитания, как в Европе. Интересно и то, что Бальзак и многие другие пишут «роман удачи» (удача – интенция автора и героя), русский роман – «роман неудачи». Ни одного счастливого финала 2 2 Даже в кажущейся благости сцен в Лысых Горах 1820 г. сквозит скорее не-счастье для Пьера и юного Николеньки Болконского. Ни с чем не сравнимое мастерство Толстого! . Вместе с тем роман создает в России privacy, чего никогда в наличной истории не было.

В контексте нашей темы выделю четыре важнейших качества Русской Литературы: креативность, пророчество, сотериологичность и… социологизм. Поговорим обо всем этом. О. Александр Шмеман, один из выдающихся мыслителей и проповедников прошлого века, духовник А.И. Солженицына, записал в своем «Дневнике» 5 ноября 1979 г.: «Мне вдруг стало ясно, что той России, которой служит, которую от “хулителей” защищает и к которой обращается Солженицын – что России этой нет и никогда не было. Он ее выдумывает, в сущности, именно творит . И творит “по своему образу и подобию”, сопряжением огромного творческого дара и… гордыни. Толстой выдумывал евангелие, Солженицын выдумывает Россию… Жажда пророчества и учительства восторжествовала в нем над “просто” писателем… Сотериологический комплекс русской литературы – Гоголь пишет нравственное руководство “тамбовской губернаторше”, Толстой создает религию. И даже Достоевский свое подлинное “пророчество” начинает путать с поучениями и проповедью» 3 3 Шмеман А., прот. Дневники: 1973–1983. – М.: Русский путь, 2007. – С. 287. .

Продолжим мысль о. Александра Шмемана. Вот, скажем, гоголевские типы – Хлестаков, Чичиков, Коробочка, Ноздрев, Манилов, Собакевич и другие – пришли в Русский Дом и поселились в нем навеки с «подачи» Николая Васильевича. До него их не было. То есть были, но не явленно, неощущаемо и незримо. Гоголь сказал: «Живите». И они зажили, задвигались, задышали. Пошли плодиться. И, конечно, мутировать. В редком русском человеке не найдешь одновременно Хлестакова, Манилова и Чичикова.

А ведь еще есть чеховские типы, «русские мальчики» Достоевского; все эти «лишние люди», «кающиеся дворяне», «замоскворецкие и поволжские купцы» и т.д. Наше общество с XIX в., когда возникла современная русская литература, состоит из людей, родившихся в воображении писателей. Обломов, Штольц, Онегин, Печорин, Чацкий, Рудин, Рахметов суть социологические категории, с помощью которых адекватно познается и описывается русская жизнь. Повторю: настоящая социология отечественного общества возможна на основе (и исходя из) этой типологии. Это касается и таких наук, как история, политология, экономика, право, философия. Они не представимы вне той России и тех русских, что созданы от Фонвизина до Зиновьева.