Эрик Дэвис - Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху

Метафизическая космология Платона оказала громадное влияние на душу Запада, вдохновляя земные души на трансмутацию в состояние невидимого духа. Ко времени Иисуса, через несколько столетий после смерти философа, трансцендентальный порыв, который Платон смог выразить в философских терминах, уже проявился в суровом и все более презирающим мир духовном темпераменте. Обуреваемые тоской по небесному дому, многие искатели пришли к гностическому варианту бегства от мира, аскетическому укрощению тела или к иномир-ным путешествиям в сфере апокалиптических видений. Самым крайним приверженцам природный мир казался клеткой, хотя Платон и большинство неоплатоников принимали землю как «видимое божество», отражавшее гармонию высших сфер. Однако религиозное «я» поздней античности, по крайней мере во многих своих манифестациях, вставало перед пропастью между вневременными небесами трансцендентного божества и полной демонов грязной лркей, в которой наши тела спариваются, болеют и умирают.

Разумеется, один лишь алфавит не мог быть целиком повинен в этом бинарном ощущении трансцендентального разрыва между земным и божественным. Но, как отмечает филолог Дэвид Поруш, «всякий раз, когда в культуре успешно совершается революция в области кибернетических технологий, значительно расширяющая их пропускную способность, рождаются новые боги». Письменное слово, представляя собой артефакт мира человеческой мысли, а не просто некое тело, вовлеченное в природный круговорот, поднялось на одну ступеньку над природным миром и таким образом встало поперек языческих троп, по которым ходят те, кто живет в окружении анимистических сил и представлений об этом мире (примечательно, что восточные мистические культы уделяли крайне мало внимания текстам). Поруш утверждает, что изобретение фонетического алфавита «почти наверняка впервые сделало идею об абстрактном Боге монотеизма доступной мышлению» 16.

Поруш говорит здесь не о Платоне, а о евреях, чье доверие абстрактному пространству еврейского алфавита созвучно религиозной инновации иудаизма, заключающейся в признании одного-единственного Бога, чей закон, хранимый в рассказах и юридических текстах Торы, вызвал у еврейского племени ощущение духовной чуждости по отношению к своим соседям. Именно поэтому Бог спускает исписанные инструкциями скрижали с вершины священной горы и в то же время осркдает воздвижение золотых идолов, поражавших воображение людей, оставшихся внизу. Хотя еврейская религиозная жизнь ограничивалась храмовыми жертвоприношениями и жреческой кастой еще более тысячи лет после этого, священные писания все же стали основой божественного авторитета. Более того, Тора была и остается фетишем, объектом культового поклонения. До сих пор ортодоксальные евреи привязывают tefillin — коробочки с небольшими клочками пергамента с письменами — к своим лбам и рукам во время утренней молитвы.

Вслед за разрушением Второго храма в 70 году н. э., когда жертвоприношения прекратились, а евреи бежали из Палестины, еврейские тексты стали основным полем религиозной активности. В известном смысле Тора заменила Храм, став для еврейского народа зданием из текста, виртуальной родиной. Тогда то, что христиане называют

«Ветхим Заветом», было полностью канонизировано и раввины начали записывать устную Тору, которая переходила из уст в уста в течение столетий и дополняла письменную Тору. Изучение Торы само стало сакральным актом, а экзегетика Талмуда привела к появлению необъятной гипертекстовой литературы, которая позволяла людям регулировать (и обсуждать) каждую сторону своей жизни. (Современные печатные издания Талмуда предвосхитили рождение гипертекстовых технологий, представляя собой тексты со сложной системой перекрестных ссылок, пометок, комментариев, комментариев на комментарии и связок-переходов.) С одной стороны, евреи всегда подчеркивали абсолютный авторитет Священного Писания. Например, во II веке Рабби Ишма-эль повелел переписчикам «быть бдительными в своем занятии, ибо ваша работа — это труд небес. Убавив или прибавив хотя бы одну букву, ты уничтожишь всю вселенную» 17. В то же время бесконечные лабиринты талмудических комментариев, танцующих свой диалектический танец между метафорой и буквальным указанием, демонстрировали, что технология слова имманентна меняющемуся социальному миру и никогда не сможет запечатлеть постоянно ускользающий божественный дух. Хотя имя Бога может быть записано, оно непроизносимо (в буквальном смысле) и потому в конечном счете остается непознаваемым.

Работа по интерпретации Торы была божьим даром для евреев, так как этот вид активности был достаточно конкретным для того, чтобы привязать еврея к интерпретирующему сообществу и достаточно беспочвенным, чтобы сопровождать его везде, где бы он ни скитался. «Тора» не только была названием корпуса еврейской традиции, но и служила священным символом, одним из тех, что оказали глубокое влияние на западный мистицизм. В соответствии с «Сефер Йецира», авторитетным мистическим текстом III–VI веков, двадцать две буквы еврейского алфавита вместе с десятью Сефирот, или числовыми сферами, составляют своего рода космическую ДНК. Как гласит текст, «[Бог] начертал их, вырубил их, счел их, взвесил их, поменял их местами и чрез них произвел все, что сотворено, и все, чему быть сотворенным» 18. Линия алфавита в мистической мысли, усиленная метафизикой неоплатоников, расцвела впоследствии под именем Каббалы. В XIII веке такие каббалисты, как Авраам Абула-фия, пользовались буквами в качестве предметов для экстатической медитации, переставляя их в своем воображении для того, чтобы испытать восторг от созерцания алфавита, в то время как другие отрабатывали различные техники декодирования, основанные на подстановке и перестановке букв с целью выжать эзотерические смыслы из написаной Торы.

Признавая мистическое разнообразие текста, одновременно делая упор на глубоко человеческой деятельности по комментированию и интерпретации, евреи смогли избежать мироотрицающего, апокалиптического трансцендентализма, который часто был свойствен другой великой религии книги, возникшей на развалинах древнего мира, — христианству. Появившись в религиозном карнавале поздней Римской империи, христианство резко контрастировало с языческими мистериальными культами, отдавая почетное место тексту. Хотя ранние христиане подчеркивали устную передачу тайны, или kerygma, «благую весть» искупления через Христа, они все же происходили от еврейского корня и с беспрецедентной страстью принимали машину письма. Еще до того, как евангельские истории о Иисусе получили известность, письма апостолов и лидеров ранней церкви имели широкое хождение по зарождающемуся христианскому миру, помогая распространять благую весть, связуя между собой далекие и подвергаемые гонениям общины. Миссия Павла во многом определялась его влиятельной и широко распространенной перепиской, чей бесспорный авторитет, в свою очередь, отчасти основывался на блестящем выборочном цитировании еврейских текстов. С распространением христианской религии верующие стали производить на свет астрономическое число трактатов, посланий, комментариев, проповедей, описаний мученичеств и синодических писем, и эти писания потреблялись со страстью и серьезностью, не имевшей аналогов в языческом мире. Гарри Гэмбл в своем труде «Книги и читатели ранней церкви» пишет: «Для христиан тексты были не развлечением или ненужной роскошью, а инструментами, представляющими существенную важность для жизни христианина» 19.