Эрик Дэвис - Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху

У Барлоу киберпространство становится одновременно и территорией, и «актом природы». Эта мифологическая концепция позволяет ему видеть Интернет как технологическое возвращение к безграничному (но населенному) континенту, который встретил первых колонистов. Утвердив эту виртуальную почву в качестве основания, Барлоу затем убеждает надутых плохих парней из правительства в том, насколько неестественной в действительности является цифровая среда:

Киберпространство состоит из обмена данными, взаимодействий и самих мыслей, расположенных подобно стоячей волне в паутине наших коммуникаций. Наш мир — мир, который находится в одно и то же время всюду и нигде, но тела живут не в нем… Ваши правовые концепции собственности, самовыражения, идентичности, передвижения и контекста неприменимы к нам. Они основаны на материи. А здесь нет материи 92.

Своим индивидуализмом в духе Джефферсона и желанием бестелесного видение Барлоу «цивилизации Сознания» целиком обязано сокровенной идее американского гнозиса: «месту», которому нет места на Земле. Его «Декларация» демонстрирует, насколько, говоря словами немецкого медиакритика Пита Шульца, Интернет превратился в «коллективную галлюцинацию свободы».

Есть одна проблема с этой неогностической, либертарианской психологией — эта психология нуждается в тиранических властителях, которые ее атакуют; иначе сложно будет объяснить тот факт, что жизнь в человеческих обществах (и человеческих телах) состоит из ограничений и условностей. В самых крайних случаях поиск архонтов приводит к тому, для чего историк Ричард Хофштадтер придумал знаменитый термин «параноидальный стиль» применительно к американской политике: конс-пирологическая тенденция превращать обыкновенную политическую борьбу в манихейскую битву добра и зла. Это подозревающее всех и вся и часто пуританское сознание ответственно за суды над салемскими ведьмами, им движимы антимасонская партия XIX века, сенаторство Джо Маккарти и современные правые концепции о кабале европейских банков и Трехсторонней комиссии. Прислушиваясь к мятежным крикам, забивающим эфир средневолнового и коротковолнового радио по всей стране, можно расслышать паранойю грубого неогностического мифа: громкие увещевания о свободных, богобоязненных индивидуумах, которые разжигают партизанскую войну против ползучих заговоров, на чьих щупальцах виднеются уже следы государственной печати.

Барлоу не параноик, но явно одержим архонтами. Тиранические действия, которые подтолкнули его на вдохновенную «Декларацию», — это «злобные и колонизаторские» попытки правительства регулировать кибер-пространство, силовые шаги, которые «поставили нас [то есть граждан Сети] в то же самое положение, что и прежних свободолюбивых и склонных к самоопределению людей, которым пришлось отвергнуть авторитет далеких, невежественных властей». Отметим про себя, что эти «невежественные власти» ассоциируются даже не столько с самим невежеством, сколько с низшим планом материи, и это ассоциация именно с той материей, которая противоположна онлайну. Поскольку правление государств основано на материальных границах и физическом принуждении, у архонтов нет власти в бесплотном киберпространстве. Барлоу подчеркивает, что, если эти невежественные левиафаны уберутся с дороги, джефферсоновские мечты о свободе, которые почему-то никак не могут расцвести в Америке плоти, крови и стали, будут осуществлены. В киберпространство попасть могут все и действовать там без привилегий, предрассудков или применения силы, все могут говорить то, что думают, и форма правления сложится естественным образом на основе просвещенной инициативы, взаимопомощи и «золотого правила» этики.

Гностическое измерение этого представления у Барлоу скрыто под поверхностью его утопической технополитики, но связь между гностицизмом и либертарианством была вскрыта Стефаном Хеллером, уже упоминавшимся мною философом-юнгианцем, который, кроме того, является настоятелем Гностической церкви в Лос-Анджелесе. Подобно другим современным эзотерическим практикам, Хеллер готовит большую часть своей духовной пищи из алхимических мифов, герметических практик и гностических представлений западного оккультизма. Но, в отличие от большинства поклонников мистерий в XX веке, Хеллер не принимает реакционного антимодернизма. Вместо этого он исповедует ту же самую головокружительную либертарианскую политику, которая стала преобладать в цифровом эфире. В отличие от большинства либертарианцев, которые по большей части являются рационалистами и атеистами, политика, исповедуемая Хеллером, укоренена в духе, а если выражаться точнее, в пневме. В своей книге «Свобода: алхимия для общества доброй воли» он определяет древних гностиков как духовных либертариев, утверждая, что они «видели себя в авангарде свободного человечества, используя в своей борьбе духовные средства против вездесущих сил тирании в природном и человеческом царствах»92. Будучи юнгианцем, Хеллер подчеркивает психологический аспект этой борьбы, утверждая, что гностики были «инженерами индивидуации», пытавшимися преодолеть внутренних архонтов, которые повелевают нашими мирскими, беспорядочными душами. Но Хеллер, кроме того, видит руку демиурга-тирана во всех массовых движениях, экологических идеологиях и структуре государственной власти. Утверждая, что «работа по трансформации общества не должна управляться или организовываться снаружи», он предвидит ту разновидность свободного и открытого общества самородных индвидуумов, воспетых журналом Wired и утопическими защитниками принципа laissez-faire глобального капитализма 93.

Хотя средний технолибертарий будет нагнетать мистический туман скорее вокруг «невидимой руки» рынка по Адаму Смиту, чем вокруг мистических состояний сознания, идеи Хеллера дают нам своего рода архетипический срез психологической динамики, которая определяет мотивацию некоторых американских либертариев:

«Человеческие существа на Земле не для того, чтобы быть гражданами, налогоплательщиками или пешками в руках социальных инженеров; скорее, они здесь для того, чтобы взращивать, трансформировать, приближать свое аутентичное „я"» 94.

Сбежав из Венгрии в молодости, Хеллер, разумеется, имел серьезные причины для ненависти к социальной инженерии, и только нигилисты могут спорить с его фундаментальной верой в то, что цель человеческой жизни, такой, какая она есть, включает в себя рост, трансформацию и поиск смысла и аутентичности. Но своей странной смесью мономании свободы слова, капиталистического прометейства и жгучей антипатии к регуляции либертарии доводят это верование до опасных пределов.