Эрик Дэвис - Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху

С тех пор были опубликованы бесчисленные манифесты, призывающие к созданию либертарной версии «великого общества», но их ключевая идея (при всем разнообразии) одна и та же: суверенитет индивидуума, яростные атаки на государственные механизмы, которые сдерживают производственные силы рыночного соревнования; язык юридических договоров и утверждение, что частная собственность настолько же существенна для подлинной свободы, как и гражданские права. Хотя либертарии разделяют многие экономические представления с традиционными консерваторами, они гораздо больше заинтересованы в свободе и экспериментах, чем в традиции. Это похоже на кошмарную помесь лесбиянки-фетишистки с Уильямом Беннетом или Патом Робертсоном. [28] Известные современные американские консерваторы христианско-фундаменталистского толка: первый был министром образования и руководителем управления по борьбы с наркотиками, имя второго стало едва ли не нарицательным для любого телепроповедника. На самом деле если и есть что-то святое для этих либертариев, так это Первая поправка [29] Более святым, по-видимому, для них все же является право частной собственности. — священное отделение церкви от государства — и незыблемость свободы слова — принцип, настолько овладевший ими, что в самом разговоре какой-нибудь ожесточенной дискуссии он моментально всплывает и ударяет в голову как… чистый кислород.

Все, что вам надо делать, чтобы попробовать на вкус этот ментальный поток, — это пробежаться по новостным группам и политическим веб-сайтам, ибо либертарианство живет и процветает (и проповедует) в Сети, как ни одна другая социально-экономическая или этическая философия. Во многих смыслах либертарианство словно специально придумано для жизни в кочевом пространстве Интернета. Как показывает Стивен Леви в своей замечательной истории «Хакеры», мировоззрение хакера с самого своего рождения в 1960-х годах характеризовалось любовным отношением к антиавторитарным открытым системам, эксперименту и свободному движению информации — социокультурным качествам, которые последовательно были воплощены в технической структуре Интернета. Тем не менее либертарианство стало популярным в среде американских программистов, инженеров и технологических предпринимателей задолго до того, как появилось киберпространство (львиная доля кандидатов от калифорнийской Либертарианской партии получили мандат благодаря голосам компьютерщиков). Эта популярность имеет смысл: либертарианская аргументация обычно апеллирует к тем связям в головном мозге, которые отвечают за благосклонное отношение к самоочевидной правде, здравому смыслу и голосу разума и которые заставляют отметать сострадание, традиционную мораль и социальную ответственность как представления мрачные, подозрительные и вдобавок религиозные. По очевидным причинам (уже многократно здесь упомянутым) этот холодный, маскулинный и враждебный эмоциональности «стиль» резонирует со стереотипными воззрениями хакеров и инженеров, особенно учитывая их приязненное отношение к ясности, систематической эффективности, логике и прагматизму.

Чего нельзя сказать про либертариев и инженеров, так это то, что им не хватает воображения. Это едва ли: визионеры из обеих групп обожают новые возможности и вообще всяческую новизну и участвуют в сложной творческой работе, состоящей в разработке непроверенных сценариев, от которых у прочих людей пухнут мозги. Не случайно оба лагеря играли важную роль в производстве и потреблении научной фантастики, этой самой яркой, визионерской и технологичной идеологической литературы XX века. Помимо исследования различных либертарианских возможностей, писатели-фантасты, такие как Вернор Виндж, Роберт Хайнлайн и Роберт Антон Уил-сон, насочиняли большое количество ключевых для американского либертарианского сознания текстов.

Все эти перекрестные симпатии помогают выделить из киберлибертарианства его «главный запах», синтетический, витаминизированный привкус. Но либертарианство— это на самом деле просто американский жаргонизм для анархизма, защитники которого в Европе XIX века посвящали себя мечте, зашифрованной в самой этимологии их кредо: anarkhos, без властей и, в частности, без тех архонтов, которые осуществляют свое правление силой. Некоторые анархисты были радикальными индивидуалистами, другие разделяли общие коллективистские цели с социализмом. Отказываясь принимать принуждение и циническое насилие государственных властей или ментальность стада, анархисты осмелились вообразить мир, который с уважением относился к автономным усилиям, желаниям и добровольным обязательствам отдельных индивидуумов и маленьких самоорганизующихся коммун.

Важно то, что многие утопии, о которых возвещали анархисты XIX–XX веков, можно найти уже в религиозных видениях радикальных сектантов, которые демони-зировали средневековую церковь и помогли преврггтить Реформацию в карнавал диссидентов, революционеров и апокалиптических сект. Для групп вроде анабаптистов, диггеров и братьев и сестер Свободного Духа (все духовные радикалы были отмечены признаками гностического энтузиазма) мирские институты воспринимались лишь в качестве преград на пути к свободной милости Божьей, к спонтанным побуждениям духа и мудрости индивидуального сознания. Эта конвульсивная традиция духовного анархизма жива. В своем полемическом трактате 1985 года «Временные автономные зоны» (ВАЗ) анар-хо-суфийский проповедник Хаким Бей использует понятие «временной автономной зоны», кочующего фрагмента пространства-времени, где желания освобождены от потребительской логики, а социальные формы следуют хаотической логике дао. Хотя Бей настроен критично по отношению к кибернетической шумихе, [30] Более чем критично: «ниже телевидения стоит только инфрамедийный мир вне времени и пространства, мгновенность и экстаз Комтека, чистая скорость, загрузка сознания в машину, в программу— иными словами, ад» (Хаким Бей, «Маленькие радиопроповеди. Воображение»). Бей — радикальный антигностик, хотя и не антитехницист. его политическое и поэтическое видение ВАЗ стало крайне влиятельным концептуальным фетишем в мире цифрового андеграунда.

Современные анархисты обходятся без божественной милости, но им по-прежнему необходимо представить некую позитивную и продуктивную силу, которая перехватит эстафету у отмирающего государства. Некоторые обращаются к Природе, веруя в то, что человеческие существа инстинктивно направят свои стопы к социальной кооперации и что спонтанное человеческое желание является изначально добрым. Другие заворожены утопическими картинами социальной организации, вдохновлявшими марксистов, картинами, которые предполагают, что диалектический ход исторического развития близок к своему славному повороту. Бакунин предсказывал, что «наступит качественная трансформация, новое живое, животворное откровение, появятся новые небеса и новая земля, родится юный и сильный мир, в котором все наши теперешние диссонансы будут разрешены в гармоническом целом» 95. Это была именно та разновидность светского милленаризма, которая заставила консервативного историка Эрика Фегелина прийти к заключению, что все эти апокалиптические социальные предчувствия являются гностическими ересями.