Сергей Романовский - Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

Еще в середине XVIII века аббат Рейналь безошибочно уяснил одну из неустранимых «особостей» русского человека: «прини-мать слова за дела» [7] [7] Эйдельман Н. Мгновенье славы настает… Л., 1989. С. 24. . Позднее ее стали связывать с интеллигенцией, что, само собой, более точно. Почти текстуально эти слова воспроизвел в 1917 г. министр иностранных дел в Правительстве А. Ф. Керенского, профессор П. Н. Милюков: «Наше слово уже есть наше дело». Похоже, И. С. Тургенев был прав, когда говорил, что у русского человека не только шапка, но и мозги набекрень. Если так, то ничего другого нам не остается – только шуметь и дальше…

Предметом почти языческого поклонения, единящей всех национальной святыней были и остаются наша великая русская литература, музыка и наука. И хотя парадоксальный В. В. Розанов с искренней горечью заметил, что скорее всего русская литература «великая» от гнусной жизни нашей, а потому нам надо не кичиться ее величием, а озаботиться единственно важным, – чтобы сама жизнь человеческая стала великой, прекрасной и полезной, литература же «мо<���жет> быть и кой-какая», – «на задворках», [8] [8] Розанов В. Избранное. А. Нейманис. Книгораспростр. и издательство. Мюнхен. 1970. С. 88. – нас не изменить.

Науку в один ряд с литературой можно поставить с большой натяжкой. Вековечное мыкание под прессом российской государственности сделало более чувствительными наши души (отсюда и великая литература), но одновременно умертвило мысль, а значит перекрыло кислород науке. Страстные упования В.И. Вернадского и А.Д. Сахарова на «свободную мысль, как планетное явление», на «интеллектуальную свободу человечества» кажутся поэтому до обидного абстрактными. Ведь свободная мысль и так – явление планетное.

И все же, хоть и красиво сказал наш мыслитель, но мы ему не поверим. На самом деле подлинное величие любого государства определяется одним – величием на ниве культуры. Не зря Т. Карлейль утверждал, что Англия скорее откажется от своей Индии, чем от своего Шекспира, а, как бы перекликаясь с ним, все тот же В. В. Розанов как-то отметил, что русским не страшнее потерять всю Белоруссию, чем потерять одного Гоголя [9] [9] Каграманов Ю. Империя и ойкумена // Новый мир. 1995. № 1. С. 140-171. .

Однако хватит. Подобных узелков на память можно навязать множество. Но все они – частности. Нам же следует уяснить для себя главное: как подойти к анализу российской истории, какими нитками сшивать отдельные ее фрагменты, как их оценивать, как сквозь завалы разноречивых фактов разглядеть последующие события и удостовериться в их предопределенности, а возможно, и случайности; как, наконец, избавиться от чисто советской ментальности, дающей о себе знать самыми неожиданными, причем не всегда осознаваемыми, извивами мысли? Ведь у нас не рассосался еще очень прочный стереотип: революция 1917 г. так всем насолила, такой костью сидит в глотке, что мешает нормально и ритмично дышать, поневоле вынуждая чуть ли не всю историю России рассматривать в ее лучах как неизбежный пролог к ней; в советской историографии она вообще толковалась как некая цель всей российской истории.

Конечно, мы рождены тем прошлым, которое сегодня пытаемся препарировать и вынуждены копаться в его потрохах. Занятие это не из приятных, а потому постоянно приходится преодолевать в себе сильный соблазн заклеймительства. Однако, кроме собственного сиюминутного удовлетворения, оно ничего не даст. У древних римлян был девиз Sine irae et odio (без гнева и пристрастия). Попробуем ему следовать.

С другой стороны, как резонно заметил М. Я. Гефтер, «спо-соб отношения» к собственному прошлому таится в самом прошлом, в его понимании и не лежит отдельно от него [10] [10] Век XX и мир. 1990. № 9. С. 36. . Что имел в виду историк? На обывательском уровне жизнь всегда остается жизнью при любом режиме: царском, советском, фашистском, оккупационном, – разнятся лишь степени свободы такой жизни. Даже в лагерях ГУЛАГа люди по-своему жили. Поэтому, когда человек пытается осмыслить историю своего времени, она неизменно оказывается личностной: история общества поневоле раскрашивается цветами его жизни. В этом легко убедиться, прочитав дневники царского цензора и академика А. В. Никитенко, мемуары премьер-министра правительства Николая II графа С. Ю. Витте, разоблачительные записки беглого генерала НКВД А. Орлова, воспоминания «волюн-таристского» лидера КПСС Н. С. Хрущева и т.п.

Поэтому без собственного понимания конкретного исторического периода ученый не в состоянии просеять эмоциональные – а главное, пристрастные – факты мемуаристов, вычленить те из них, коим можно довериться без опасения смещения акцентов в заведомо ложную сторону.

Говоря иначе, «способ отношения» историка к прошлому полностью определяется его системным зрением , способностью в застывших фрагментах разбитого на множество мельчайших осколков исторического зеркала увидеть движение времени. Подобный «способ» особенно важен в нашем случае, ибо нам предстоит выявить не только основные тенденции, определявшие направленность шагов на укрепление российской государственности, но и оценить их влияние на активизацию в отдельные исторические периоды беспокойной российской интеллигенции.

Существует одна в общем-то очевидная историческая закономерность: абсолютизм (или шире -тоталитаризм) и свободомыслие несовместимы, причем крепость власти в России всегда была прямо пропорциональна тому, насколько ей удавалось «задавить мысль». Парадокс, однако, в том, что со временем Россия уже не могла не повышать образовательный потенциал народа, ибо без этого никакое – даже заведомо отсталое – развитие было невозможно. Но от образованности человека, от его знаний и кругозора зависит, в конечном итоге, и уровень общественной рефлексии, что, в свою очередь, не может не влиять на крепость и тоталитарных (монархи-ческих или коммунистических – это безразлично) устоев. Именно данное обстоятельство, вероятно, имел в виду А. И. Герцен, когда говорил, что Петр Великий дал России просвещение, не заботясь о «последствиях» [11] [11] См.: Эйдельман Н. Указ. соч. .

Дать-то дал, но далеко не всем и крайне мало. Поэтому, если и можно говорить о «последствиях», то только в том смысле, что со временем разница в степени образованности полярных слоев российского общества стала приобретать угрожающие размеры и вполне реально могла стать настоящим детонатором взрыва. А. П. Чехов, – как всегда убийственно метко – заметил, что «мать всех российских зол – это грубое невежество» [12] [12] Чехов А.П. Собр. соч. Т. 11. М., 1963. С. 379 (Письмо А. С. Суворину от 28 октября 1889 г.). .