Александр Блок - Своё возненавидел. В спорах о русской интеллигенции

© Блок А.А., 2022

© ООО «Издательство Родина», 2022

Рубеж XIX–XX веков был трудным временем для русского общества, власти, церкви.

Это потом, в неизбывной тоске по «прекрасному прошлому», в горечи изгнания сложную и смутную эпоху назовут Серебряным веком. А тогда, несмотря на все внешние успехи и достижения российской экономики, политики, культуры, люди жили с гамлетовским ощущением: «Не ладно что-то в Датском королевстве».

«Мы еще не знаем в точности, каких нам ждать событий, но в сердце нашем уже отклонилась стрелка сейсмографа» – эта фраза из статьи А. Блока «Безвременье» стала символичной для всей эпохи.

Стремительно менялась жизнь, в дерзких умах рождались или приходили извне новые идеи, другое понимание мира и человека. Ломались «незыблемые» устои жизни, выстраивалась иная система отношений между людьми, слоями общества, обществом и властью. Развитие промышленности, новые технологии преображали города и ландшафты, срывали таинственный покров с отдаленных уголков мира, ставших вдруг доступными.

Потрясающе точную и пророчески-страшную характеристику ХХ века дал в своей поэме «Возмездие» Александр Блок:

Понятие «возрождение» чрезвычайно близко Серебряному веку: оно осознавалось изнутри и как подъем, бурное развитие, и с привычным семантическим аспектом возврата, повторности, восстановления после катастрофы. В философии параллельно развивались славянофильские и западнические идеи, в культуре возрастал интерес как к русской, славянской культуре, фольклору, народному искусству, так и к европейской культурной традиции, Средневековью, античности, ориентализму.

Суть этого двуединства удачно сформулирована Н. А. Бердяевым: «К слишком временному и тленному в прошлом нельзя вернуться, но можно вернуться к вечному в прошлом».

Философ ощущает Серебряный век одновременно возрождением и концом ренессанса: «В религиозных и мистических движениях конца XIX и начала ХХ века, которые для этой эпохи очень характерны и идут на смену течениям позитивным и материалистическим, также обнаруживается характер антиренессансный и антигуманистический».

Более того, Бердяев не просто осознает антиренессансность ряда течений в культуре эпохи, например, религиозного сектантства, но и прямо определяет ее упадочность: «Упадочность культуры есть ее истончение и усложнение, есть все увеличивающаяся дифференциация, уводящая от первоначальной органической цельности, возрастающая оторванность от жизненных источников».

Феномен возрождения-декаданса Бердяев рассматривает как один из основных и самых острых вопросов философии культуры. Он прямо указывает на амбивалентность этих феноменов: «Человек упадочный вдруг оказался способным проявлять силу, которую привыкли ждать лишь от человека варварского, со всеми положительными и отрицательными свойствами варварства».

«Нет больше домашнего очага. Необычайно липкий паук поселился на месте святом и безмятежном, которое было символом Золотого века. Чистые нравы, спокойные улыбки, тихие вечера – все заткано паутиной, и самое время остановилось. Радость остыла, потухли очаги. Времени больше нет. Двери открыты на вьюжную площадь» – такой, потрясающе выразительный образ безвременья дает Александр Блок в статье с соответствующим названием.

Раскрывая дальше суть безвременья, поэт дает еще один удивительный образ: «Лицо девушки вместе смеется и плачет. И рябина машет рукавом. И странные люди приплясывают по щебню вдоль торговых сел. Времени больше нет. Вот она русская действительность – всюду, куда ни оглянешься, – даль, синева и щемящая тоска неисполнимых желаний».

Блок ощущает эпохальную значимость своего времени: «Значительность пережитого нами мгновения истории равняется значительности промежутка времени в несколько столетий».

К. Маковский. Оленька (Портрет дочери)

И на фоне всего этого, на фоне политического террора, первой русской революции образованная часть общества возвращается к вечному русскому вопросу «Кто мы?».

Спор этот, спровоцированный, прежде всего, ужасами революции 1905–1907 годов, в которой и общество, и власть проявили себя отнюдь не с лучшей стороны, возвращает русских мыслителей к давнему вопросу о природе и сути русской интеллигенции, о ее роли в жизни общества, истории страны.

Не секрет, что интеллигенция в России никогда не рассматривалась просто как некий социальный слой или группа людей, объединенных определенным родом занятий (умственным трудом), невозможно к ней было применить и принятое на Западе обозначение «интеллектуалы».

У нас интеллигенция, чрезвычайно пестрая по социальному составу, трансформировалась в своеобразную субкультуру, в которой занятие интеллектуальным трудом, как главный признак группы, отошло на второй план. Более того, понятия «образованный класс» и «интеллигенция» в понимании русского общества почти сразу разошлись и даже стали во многом противопоставлены друг другу. Достаточно быстро, еще в первой трети XIX века одним из основных (если не самым основным) признаком русского интеллигента стало ярко выраженное социальное мессианство. Всякий русский интеллигент непременно был озабочен судьбами Отечества, мнил себя носителем общественной совести, активно сопереживал «униженным и оскорбленным» и непременно находился в оппозиции к государству. Без этого называться интеллигентом было немыслимо.

Русским интеллигентом мог стать кто угодно: дворянин, разночинец, мещанин, выбившийся «в люди» крестьянин или рабочий, главное, чтобы соблюдались вышеназванные условия и вся его деятельность (в основном, графоманско-демагогического толка) имела ярко выраженный оппозиционный характер и критиковала так или иначе «реакционное» и «отсталое» государство.