Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

Копыт не опустил.

B.C. Шефнер

Смомента основания города в нем снова и сно­ва повторяется одно и то же: Петербург изменяет вся­кого, кто прикоснулся к нему. Того, кто приехал и бы­стро уехал — того он изменяет незначительно. Приез­жающего регулярно изменит уже достаточно заметно. Тот, кто поселился в Петербурге, незаметно, но и неос­тановимо превращается в петербуржца. А петербурж­цы сильно отличаются от остальных русских. Корен­ные, потомственные петербуржцы составляют едва ли не субэтнос русского народа.

И процесс этот повторяется несколько раз, Петер­бург переделывает всех.

В середине — конце XVIII века складывается петербуржский слой высшей российской аристократии. Эти люди или родились в Петербурге, или прожили в городе долгое время... и они начинают довольно существенно отличаться от остального высшего дворянства всей Рос­сийской империи. Отличаться — и на уровне бытовых привычек (пили все же кофе, а не чай и не сбитень), и на уровне поведения.

В политике же — рождается тот уверенный в своих правах до некоторой нагловатости, решительно стремя­щийся к утверждению своего места в жизни типаж, ко­торый знаком России по более поздним временам. На­зывают этот человеческий тип по-разному — от «люди будущего» до «предатели», мы же предпочтем нечто ней­тральное: «русские европейцы».

Слой это очень тоненький, в 1780-е годы он не включает и нескольких десятков человек. Рождается пока только некое легкое фрондирование, кухонные разговоры о том, что монарх мог бы соблюдать собст­венные законы. Ну, еще появляются какие-то придвор­ные интриги, типа попыток Н.И. Панина убедить на­следника престола Великого князя Павла Петровича подписать проект Конституции и возвести на престол уже ограниченного Конституцией монарха.

Но проходит всего два поколения — и петербург­ское фрондерство взрывается восстанием 14 декабря 1825 года. Между прочим, все участники заговора — если и не коренные петербуржцы, то долгое время жили в Петербурге — имели там близких друзей и знакомых.

Характерная деталь — попытку ограничить монар­хию в 1739 году смело можно назвать «общедворян­ской». Историки и царской России, и в советское время изо всех сил пытались представить «заговор верховников» чем-то совершенно верхушечным, а идею консти­туции — чуждой основной массе дворян. Это не так. В январе 1739 года возникла ситуация двусмысленная и полная соблазна: внезапно умер законный император Петр II. На его свадьбу съехались десятки тысяч дво­рян — чуть ли не половина всего жившего тогда на Земле русского дворянства. После смерти Петра II они ни­куда не разъехались, а приняли активнейшее участие в событиях.

Интригами Верховного тайного совета решено было пригласить на престол Анну Ивановну (прямых прав на престол не имевшую). Свой вариант аристократиче­ской конституции, легендарные «Кондиции», верховники выдали за «монаршую волю»... И неосторожно доба­вили, что Императрица, мол, хотела бы знать волю рос­сийского дворянства. Воля высказана была.

С 20 января по 2 февраля 1739 г. — это период, ко­гда не Верховный тайный совет и не кабинет минист­ров, а несколько десятков тысяч собравшихся в Москве дворян обсуждают будущее политическое устройство России. Вовсе не одни члены Верховного тайного сове­та писали проекты ограничения монархии, продумыва­ли будущую конституцию и агитировали остальных. Феофан Прокопович насчитывал до 500 «агитаторов» — то есть активных людей, имевших убеждения и умевших вызвать доверие других.

«Известно 13 записок, поданных или подготовленных к подаче в Верховный тайный совет от разных круж­ков. Под этими проектами собрано порядка 1100 под­писей, из них 600 — офицерских! Если учесть, что все­го-то в Российской империи было тогда не больше 13— 15 тысяч офицеров, число это просто поразительно» [7] Буровский A.M. Несостоявшаяся империя. М., 2000. С. 114. .

Огромный процент русского офицерства завис «ме­жду рабством и свободой» [8] Гордин А. Меж рабством и свободой. СПБ, 1994. .

Но с тех пор, почти за сто лет, многое изменилось. Дворянство сделалось привилегированным слоем. Уже Анна, даже расправившись с мятежным дворянством, другой рукой освобождала дворян от обязательной службы. После Манифеста о вольности дворянской от 18 февраля 1762 года это сословие оказалось окончательно «уволенным» от службы, сохраняя все свои при­вилегии и все свое экономическое могущество.

И в начале XVIII, и в начале XIX века русское дво­рянство было самым богатым сословием. Но в начале XIX века дворянство было не самым закрепощенным из сословий, а самым свободным. Оно вовсе не находи­лось в конфликте с властями и совершенно не рвалось, как в середине XVIII века, изменять политический строй Империи.

В 1825 году 90% русского дворянства вовсе не хо­тели введения конституционного строя. Тем более они не поддерживали восстание 14 декабря. Антиправи­тельственный мятеж был полной дикостью для дворян, и хорошо заметно: очень многие испытывали по его по­воду совершенное недоумение. Недоумение сквозит да­же в строчках А.С. Пушкина:

Ища причины восстания декабристов, историки про­шлого и настоящего выдвигали самые фантастические причины восстания. От «высокой идейности» и «понима­ния правды народа» (классическая версия марксистов) и до масонского заговора баронессы Де Толль [9] Толь С.Д. Ночные братья. М., 2000. С. 247. .

Историки пытались доказать даже, что сохранение крепостного права было уже невыгодно дворянству. То-то экономически подкованные декабристы и лома­нулись раскрепощать мужиков, крепить русский капи­тализм. Выглядят эти построения не очень убедитель­но — ведь хотели повстанцы вовсе не только личного освобождения крестьян и уж, конечно, не собирались делиться с ними политической властью. Так что объяс­нить действия декабристов никакими экономическими или социальными причинами не удается, и опять пови­сает недоуменное молчание...

На мой же взгляд, есть прямой смысл заметить куль­турный раскол дворянства: той кучки, что тесно связа­на с Петербургом, и «всех остальных». И получается — это бунт не только социальный и политический, но и региональный. Бунт людей, воспитанных Городом-на-Неве. Эти люди даже не очень виноваты: у них сами со­бой сложились какие-то особые убеждения, совсем не­обычные для их сословия. Конечно, московское и про­винциальное дворянство тоже не виновно в том, что ни­каких таких конституционных прав и свобод оно не понимает и не хочет. Просто оно совсем другое.