Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

Санкт-Петербургское урочище сложилось как мно­гоязыкое, открытое в мир, разрушающее средневеко­вые представления. И тем самым казавшееся современ­никам чем-то «немножно дьявольским».

Образ города, который «говорит» с любящим его, понимающим его человеком, — классическое явле­ние культуры. Многие петербуржцы постарше искрен­не убеждены — они умеют понимать Петербург! Для них Великий город — это почти живое существо, со своим сознанием и волей. Так ли уж фантастичны та­кие представления?

Ведь создавая города, дороги, книги, дома, инстру­менты и посуду, люди вкладывали в них свои мысли, чув­ства и переживания. Свое отношение к миру и свое по­нимание мира. Все, сделанное человеком, совершенно вне зависимости от желания мастеров, несет отпечаток эпохи, стиля, культуры и Мастера. Созданное другими людьми говорит с нами от имени эпох, культур и Масте­ров. Может быть, в Петербурге мы и правда «слышим» речь создателей города и «читаем» посланный нам текст?

С книгами проще. Даже если они написаны на ино­странном языке, достаточно выучить этот язык — и читай. Но текст архитектуры, текст урочища культуры созда­вался не на языке слов и понятий. Это язык эмоций, пе­реживаний, душевных движений. Художник, скульптор, архитектор хотели передать нам НЕЧТО — какое-то из своих переживаний. Мы, по идее, можем пережить не­что подобное.

Ощущение величавой грусти, которое испытывает большинство людей в Павловском парке, — это, конеч­но, не весь текст, посланный предками, но ощущение входит в содержание переданного нам текста. Россий­ская империя ощущала свое могущество; она пыталась подражать Версалю, была покорена величавой красо­той классицизма и барокко. Так, аристократически и снисходительно, она и ощущала жизнь: как нечто вели­чественное, красивое, грустное, безнадежное. Эти ощу­щения воплощены в композициях Павловского парка и передаются нам, если мы дадим себе труд к себе прислушаться.

Вопрос, конечно, в том, насколько мы способны правильно понять посланный текст. Действительно, где гарантия, что высказанное здесь по поводу Павловского парка — это реальное «чтение текста», а не попросту фантазмы автора.

Считается, что, если в тексте утрачена третья часть букв, которыми он написан — текст все-таки еще «чи­таемый». Если утрачено 70% букв или больше, текст на­до уже расшифровывать, он становится не очень поня­тен. Кто сказал, что посланное из XVIII века доступно нам больше, чем на 30%?

Наверное, нужно разобраться, как именно читают такой «текст».

Уже довольно давно, в начале XX века, фран­цузский ученый Ф. Соссюр начал создавать коммуника­тивный подход в языкознании. Цели у Соссюра были чисто практические, применять свой подход к архитек­турным сооружениям или целым городам он не соби­рался.

В середине XX века развивалось новое направление в науке: семиология. Первыми семиологами были фило­логи и лингвисты, но очень быстро появились и культу­рологи, и математики, и даже художники.

С точки зрения семиологов, созданное человеком — от отвертки до городского урочища, любой памятник искусства, культуры, архитектуры — это «сообщение». Если это так, появление, функционирование и воспри­ятие «сообщений» может быть изучено. Как? Надо нау­читься «читать» информацию, заложенную в объекте.

Текст — это все, что может быть воспринято любыми органами чувств. Любой объект, который когда-то был создан людьми и который нам хочется считать текстом.

Текст погружен в контекст. Контекст — то, во что погружен текст, — эпоха его создания; культура, поро­дившая текст.

Если есть посланный текст, то всегда существуют адресант и адресат, и коммуникация происходит имен­но между ними. Адресант — это как на почте — тот, кто создает текст и тем самым «отправляет» сообщение. В этом сообщении содержится информация, которую и нужно считать.

Адресат — это, соответственно, тот, кому «сообще­ние» отправлено и кто получает послание, то есть все люди, которые видели творение рук человеческих или как-то пользовались этим творением. Уже современни­ки Фальконе видели Медного всадника; они уже и адре­сат. А с тех пор его видели миллионы людей, принадле­жащие к двенадцати разным поколениям. Все это — ад­ресаты... Всем им послано. Адресат может понимать — если угодно, «прочитывать» сообщение. Все эти поколе­ния, соответственно, его и прочитывали.

Вот как все эти люди «прочитывали» Медного всад­ника — интересный, непростой вопрос. Ведь для пони­мания текста адресат должен владеть кодом — систе­мой принципов, по которым выстроено произведение заложенных в нем идей.

Как правило, сложный текст имеет много кодов. Вот Медный всадник — колоссальный камень весом в де­сятки тонн. Уже само по себе этот доставленный в са­мый центр Петербурга, отесанный и поставленный на нужное место камень — символ покорения природы, подчинения неорганизованного мира болот могуществу человека.

На камне — бронзовое существо с лицом Петра, в позе Георгия Победоносца. Царь приравнен к одному из святых?! Говорят, на византийских фресках VI века Иисуса Христа изображали с лицом императора Юсти­ниана... Тогда Медный всадник — аналогичный по мас­штабу пример чудовищного кощунства.

Почти открытое обожествление Петра велось еще при его жизни, и сам Петр очень мало ему препятство­вал. Петр I присвоил себе титул «отец отечества», а в религиозной традиции «отцом» может быть только ду­ховное лицо, «отцом отечества» — только глава всей Русской православной церкви.

Петр I допускал называть себя «богом» и «Христом», к нему постоянно относили слова из Священного Писа­ния и церковных песнопений. Слова, которые относимы вообще-то только к Христу. В более поздние времена, до самого последнего времени, «явление» Петра пола­галось считать триумфальным шествием разума и про­свещения, рассекающего царство полного мрака. Даже грязь и кровь его эпохи трактовались в романтическом свете — как неизбежность, на которую падает отсвет некоего мрачного величия.

Начинали уже современники Петра. Феофан Прокопович утверждал, что Петр «всю Россию, каковая уже есть, сделал и создал», а уйдя от мира, «дух свой оста­вил нам». «На что в России ни взгляни, все его началом имеет», — полагал Нартов и договаривался до того, что называл Петра «земным богом».

Петр Крекшин, один из первых биографов и исто­риков Петра, всерьез продолжал эту линию: «Отче наш, Петр Великий! Ты нас от небытия в бытие произвел».

И после Петра не смолкал славословящий хор, при­чем из людей очень часто умных, деятельных и по за­слугам знаменитых.