Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

После смерти Петра Бартоломео Карло Растрел­ли сделал «восковую персону» — скульптуру, имевшую точное портретное сходство. Для изготовления скульп­туры была использована посмертная маска, снятая с Петра в гробу. «Восковая персона» была выставлена в Кунсткамере и имела особенность: если посетитель на­ступал на некое место на паркете, восковой Петр вста­вал с кресла и эдак приветливо поводил в воздухе рукой. Так он и сидел, восковой император, пока не случилось несчастье. По одним данным, некая дама не была пре­дупреждена и испугалась так, что упала в обморок. По другим сведениям, получилось еще хуже: у дамы слу­чился выкидыш. После этого «восковую персону» из Кунсткамеры все-таки убрали и хитрую механику сло­мали.

Что в этом интереснее всего: приближенным и на­следникам Петра хотелось как можно сильнее продлить его пребывание на земле и после жизни. Это языческое отношение к покойнику — желание оставить его с со­бой, проявляется в двух феноменах культуры. Одно из них — это стремление сохранить на память его образ — в виде ли портрета, фотографии, скульптуры или по­смертной маски. Такова цель хранения фамильных аль­бомов, картинных галерей с портретами предков или римского атриума со стоящими там бюстами предков хозяина дома.

В другом варианте телесное сохранение тела покой­ного (бальзамирование) или куклы (восковой или брон­зовой фигуры) не столь невинно: это желание продлить какое-то подобие жизни умершего. Язычник мог делать нечто подобное, не видя ничего дурного в такой некро­филии, таков уж уровень языческого сознания. Языч­ник считает, что душа человека, или одна из его душ, вполне может оставаться в мумии или в этом изображе­нии.

Но христиане-то верят, что душа после смерти от­летает — вся и сразу. Если в изображении покойного или в его мумии продолжается жизнь — это никак не может идти от Бога. Бог душу в тело вложил, он же ее и забрал, когда кончилась телесная жизнь.

Опять же — я ничего не утверждаю, не делаю ника­ких выводов. Я лишь задаюсь вопросом: чего хотели приближенные Петра, когда хотели сохранить подобие жизни в его изображении? Какие же представления о Петре они имели и что связывали с Петром?

ВПетербурге упорно говорили и говорят о встре­чах не с одним Петром, а, по крайней мере, еще с двумя императорами: с Николаем I, которого видят иногда в сильную метель на Дворцовой площади, и с Павлом I, который расхаживает в полнолуния по Инженерному замку. Но оба эти призрака совершенно безвредны! Со­хранилось даже свидетельство некого мещанина, не на­шедшего ничего умнее, как спросить у Николая I:

— Вы ли это, Ваше царское величество?!

На что получил великолепный, истинно царский от­вет:

— Ты что, сам не видишь, дурак?!

Но призрак вовсе не покарал мещанина за недовер­чивость, тем более не стал бить его дубиной или топ­тать конем; рассердился за глупость и за отсутствие фантазии, и только.

Страшные черты вестника смерти, потустороннего убийцы, охотящегося на одиноких путников, молва при­писывает именно Петру и только Петру. Встреча с Ни­колаем I, кстати говоря, в конце XIX века считалась сча­стливым предзнаменованием: увидел императора Нико­лая, жди повышения по службе. Многим ли повезло — не могу знать, но несколько десятков свидетельств встреч с Николаем существуют. И никаких неприятных последствий!

Действительно ли призрак Петра I встречали Петр III и Павел I? Опять же ни за что не поручусь, но ведь и в этих встречах Петр выступает как вестник несчастий, которые должны обрушиться на царствующую династию, носитель всевозможных ужасов. И стоит ли удивляться, что оба императора болели после встречи с дедом и пра­дедом и оба были убиты заговорщиками? Там, где речь заходит о Петре, ничего другого не следует и ожидать.

Кстати, о памятниках... В Скандинавии рассказыва­ют о потусторонней жизни нескольких памятников, но далеко не все они, эти оживающие памятники, опасны. Свойства памятников тесно связаны с характером того, кому они поставлены, и если швед побеседует с памят­ником Карлу IX, это совсем даже неплохо. Последний раз такая беседа состоялась, по слухам, всего лет пят­надцать назад, в 1986 году, но сообщил о ней человек, тогда бывший студентом. По собственному признанию, тогда он не просыхал третью неделю, и сообщение приходится признать малодостоверным. Рассказывал мне об этой истории швед, с которым мы пили часа три в ресторане «Детинец» в Новгородском кремле. Опять же — трудно принимать всерьез.

Но если есть в этой истории слово правды и если действительно студент с памятником посидели на кам­нях возле залива и покурили одну трубку — парню это совершенно не повредило. А если все это неправда — то все равно про памятник Карлу IX рассказывают вовсе не как о бесе, способном причинять кому-то вред.

А вот про памятник Густаву-Адольфу рассказывают такое, что не всегда и повернется язык рассказывать к ночи. Приписывается, например, ему наклонность к лю­доедству... И как будто имелись и свидетельства тому, хотя и давние, XVIII века.

Так что и тут Медный всадник встраивается в до­вольно мрачную закономерность, оказывается в компа­нии столь же опасной, сколь и неприятной.

То есть, говоря попросту, в народном сознании Петр не только при жизни был Антихристом. И после смерти он стал бесом, также опасным для еще живых православных людей. Только теперь, к счастью, у него нет таких масштабных возможностей творить зло, как при жизни.

Получается совершенно удивительная вещь! Ка­кие бы функции ни выполнял Петербург, какие бы роли он ни играл: роль столицы, порта, промышленного центра, центра европеизации остальной России, он иг­рает еще одну роль, выполняет еще одну совершенно удивительную функцию. Это своего рода колоссальная гробница для его создателя, Петра I.

Город, невероятным образом построенный там, где строить его было совершенно не нужно. Город, само существование которого вызывает изумление, город — вызов стихиям, естественному течению событий и нор­мальному порядку вещей. Этот город оказывается при­мерно тем же, чем была Долина Царей или Город Мерт­вых для древних египтян. Разница в том, что Город Мертвых существовал отдельно от города живых; в нем находили последнее упокоение не только фараоны, но и множество их приближенных и слуг, вплоть до самых что ни на есть простолюдинов, случайно оказавшихся работниками в доме или в поместье фараона или его приближенных..

А Санкт-Петербург — это самый что ни на есть жи­вой город; город, который живет и развивается. Не го­воря ни о чем другом, Санкт-Петербург все меньше по­ходит на военно-феодальный «парадиз», которым хотел видеть его Петр. Но одновременно Петербург — это усыпальница, колоссальная гробница одного человека.