Андрей Якубовский - Профессия: театральный критик

Они сражаются весело, проворно, привычно, сыновья мира, в кото­ром даже малые дети ловко фехтуют на деревянных мечах — такой бы­ла заставка спектакля. Они словно бы застоялись, а теперь дали выход своей энергии, жестоко и бездумно шутили, с беспечным и безответст­венным легкомыслием играли со смертью. А смерть была рядом.

Меркуцио получил удар, почти незаметный в веселой суматохе. Друзья, живо обсуждая бой — для них обычное уличное происшест­вие, — со смехом отмахнулись от его стонов, которые казались им при­творными. А когда Меркуцио тяжело рухнул навзничь на выщерблен­ные временем плиты площади, когда окружающие поняли, что про­изошло нечто страшное и непоправимое, когда во внезапно наступив­шей тишине раздался дикий вопль Бенволио, — уже было поздно.

Да, смерть стоит за спиной героев этого спектакля, она царит в том трагическом мире, в который ввел нас Дзеффирелли, она— та цена, которой этот мир платит за собственную жестокость. И вот уже чле­ны враждующих семейств понесли убитых Тибальда и Меркуцио в уз­кие улочки Вероны, а женщины, не стыдясь посторонних, забились в рыданиях...

Глухое, гибельное время встает в спектакле Дзеффирелли. Когда жизнь человека ни во что не ставится, когда убить удивительно просто и когда убивают с улыбкой. Время, в которое праздность и отсутствие идеалов оборачиваются преступлением. И неожиданно сквозь быт ран­него Возрождения проступают черты иной эпохи, трагические противо­речия которой питают творчество режиссера, его думы, его ненависть. А его веру?

Приходится признать, что именно в этом, столь важном для рас­крытия шекспировского гуманизма, пункте — Дзеффирелли Шекспиру изменил. Режиссер смело нарушил традиционное понимание произве­дения, придав ему подчеркнуто современное звучание.

Резкой контрастностью и вызывающей правдивостью игры, ис­кренностью переживаний и открытостью темперамента исполнители ролей Ромео и Джульетты равны Маньяни. Зарождение и развитие все­поглощающей страсти передаются Аннамарией Гуарниери и Джанкарло Джаннини с подкупающей достоверностью и пронзительной силой. И в то же время страсть такого Ромео — гамена веронских улиц — и такой Джульетты — совсем еще девочки — не стала прекрасной, хотя в ней и жила особая чистота наивности. Из образов ушло нечто очень важное: высокая шекспировская поэзия, гармония чувств.

Дзеффирелли не случайно постарался увести своих юных героев прочь из жестокого, агрессивного мира— он очертил их магическим кругом одиночества.

Вот гости синьора Капулетти столпились в глубине сцены. Ромео и Джульетта медленно идут навстречу друг другу. И тотчас за ними сдви­гаются складки тяжелого занавеса. Звучат первые робкие слова призна­ния. Зародилась любовь. Этот момент подан в спектакле крупно, но сра­зу же вслед за ним начинает звучать тема обреченности. "Джульетта!"— протяжно кричит за сценой Кормилица. "Ромео!"—доносится зов друзей юноши. В этих призывах тоска, беспокойство, предостережение, ожида­ние несчастья.

В сцене ночного свидания, блистательно решенной Дзеффирелли и прекрасно сыгранной актерами, эта трагическая тема нарастает. Такие нескончаемо долгие поцелуи, такая отчаянная страстность объятий, та­кая звенящая трогательность интонаций — удел первого неповторимого свидания. Здесь все — томление и пыл юности, ее нетерпеливость. И здесь все проникнуто предчувствием беды, неверием в возможность счастья: Дзеффирелли необходимо заранее раскрыть неизбежность пе­чальной развязки трагедии.

Трагическая концепция режиссера становится особенно ясной, ко­гда мир Монтекки и Капулетти, мир Тибальда обрушивается на Ромео и Джульетту.

Вот юные герои неловко лежат на своем брачном ложе — щемяще беззащитные, бедные, слабые дети злого мира. Они не были счастливы ни в момент первой встречи, ни в минуты первого свидания. Вот осла­бевший от слез и яда Ромео рухнул с высоты надгробья вниз и замер в подчеркнуто некрасивой позе. Вот Джульетта, положив себе на колени мертвую голову возлюбленного, тихо склонилась над ним и ушла в не­бытие. Сейчас их заботливо уложат на постаменте и даже старательно расправят спадающие складки материи. Тщетные усилия! Апофеоза не будет. Да он и не очень нужен Дзеффирелли, с суровой решимостью воплотившему свое трагическое восприятие Шекспира.

Любовь гибнет в мире, который исполнен бессмысленной жестоко­сти и потому ненавистен Дзеффирелли. Ромео и Джульетта в нем обре­чены, их чувство приговорено с самого начала, а счастье, даже мгно­венное, — невозможно.

Апофеоза не будет. Траурной вереницей идут люди в темных одея­ниях, мрачные виновники свершившейся несправедливости. Режиссер хочет, чтобы мы запомнили их, чтобы мы поняли все до конца. Смерть Ромео и Джульетты не стала для этих людей уроком, искупительной жертвой, какой была она в трагедии Шекспира. Она сделалась укором, более того — страстным обвинением. Обвинением тому миру, в кото­ром с такой силой и правдой прозвучали слова Джульетты — Гуарние­ри: "Ни жизни! Ни надежды! Ни спасения!" Слова, ставшие лейтмоти­вом постановки.

Дзеффирелли создал спектакль дерзновенный, всем своим строем обращенный в современность.

(В трагическом и яростном мире // Театральная жизнь. 1966. №12).

«Мнимый больной» Мольера. Арган - Жак Шарон. Театр «Комеди Франсез», Париж

Сцены из спектакля «Мнимый больной» по пьесе Мольера. Театр «Комеди Франсез», Париж

«Мнимый больной» Мольера. Арган - Жак Шарон, Туанетта - Франсуаз Сенье. Театр «Комеди Франсез», Париж

«Тартюф» Мольера. Орган - Ж. Шарон, Тартюф - Р. Ирш. Театр «Комеди Франсез», Париж

«Тартюф» Мольера. Тартюф - Р. Ирш, Дорина -ф. Сенье, Орган - Ж. Шарон. Театр «Комеди Франсез», Париж

«Тартюф» Мольера. Клеант - Ж. Тожа, Орган - Ж. Шарон. Театр «Комеди Франсез», Париж