Екатерина Глаголева - Повседневная жизнь пиратов и корсаров Атлантики от Фрэнсиса Дрейка до Генри Моргана

Чтобы противостоять ему, я немедленно перевел на свой корабль всю остававшуюся команду, однако лучшая ее часть уже была на горевшем корабле, который они грабили вовсю, не думая об опасности. Вражеский корабль, дав по мне залп изо всех пушек и убив несколько моих людей, прошел мимо, ничего не предприняв.

Избежав этой опасности, я всё еще находился в трудном положении. Пожар ширился с каждой секундой, я рисковал либо сгореть, либо быть погребенным под обломками, когда корабль взлетит на воздух. В таком положении мне оставалось только срубить мачты. Мне было очень трудно на это решиться. Прежде чем испробовать это средство, я решил попытаться высвободиться, летя на всех парусах на корабль Турувра.

Этот маневр мне удался, но лишь ввергнул меня в новую беду, поскольку наши корабли столкнулись с такой силой, что я потерял водорез, а корабль Турувра своей кормой сорвал с моего шесть крышек пушечных портов.

Море было бурным, шесть портов оставались открытыми, и вода хлынула в них. Чтобы не потонуть, я решил накренить судно, нагрузив его с неповрежденного бока; но вражеский корабль, шедший на помощь своему флагману, помешал совершить этот маневр. Мне оставалось либо победить, либо потонуть. Я пошел на врага с намерением взять его на абордаж. <���…>.

Я развернул свой корабль поперек, подставив пострадавшую сторону ветру Как только я оказался на расстоянии выстрела, неприятель грянул по мне изо всей своей артиллерии, которая не нанесла мне никакого урона. Я ответил залпом из пушек и мушкетов, и так удачно, что он оказался весь продырявлен. Неприятель был ввергнут в такое смятение, что, когда мой экипаж уже собирался перескочить на его борт, он сдался, спустив флаг.

Едва завладев этим кораблем, я поскорее принялся за починку своего собственного. Велел заткнуть открытые порты досками и просмоленной парусиной, поднял сигнал сбора и приказал одному капитану из моей эскадры взять на буксир захваченный мною корабль; но прежде чем он успел к нему подойти, тот затонул. Из всего экипажа спасся лишь один человек, которого я пришит к себе на борт.

Посреди всей этой кутерьмы я не переставал беспокоиться за своих офицеров и лучшую часть команды, которые находились на горевшем корабле. Турувр, почуявший опасность и увидевший, что корабль сейчас взорвется, попытался отцепиться от него. Ему это удалось, и он принял к себе на борт всех моих людей, которые, поняв, наконец, в какой находятся опасности, бросили грабеж и жалобно взывали о помощи.

Едва они удалились от корабля, как огонь добрался до пороховой камеры, корабль взлетел на воздух со всем экипажем, ни одному не удалось спастись, за исключением горстки людей, перешедших на борт к Турувру вперемешку с моими людьми».

Абордажный бой был свирепым и беспощадным; мало кому удавалось выйти из него без единой царапины. «Я потерял почти 80 человек команды, а в меня самого чуть не попали три пушечных ядра: первое сорвало карман с моих штанов, до самой подкладки, второе пролетело между ног и чиркнуло по руке, а третье унесло бант с парика», — надо признать, что Клоду де Форбену просто чертовски повезло в этом бою. Капитан французских корсаров Сент-Онорин потерял в сражении обе руки и обе ноги; он умер на следующий день, получив крест Людовика Святого — награду, которой удостаивали за личное мужество. В истории флота остался мужественный поступок юнги Алика: двенадцатилетний мальчик, раненный картечной пулей, не покинул боевой пост на палубе французского корсарского корабля, атакованного английским корветом, и отправился на перевязку только тогда, когда его кораблю уже не угрожала опасность. Жан Барт принял свой первый бой — с голландским фрегатом — в 27 лет. Сражение продолжалось два часа, погибли пять десятков человек, Барту обожгло лицо и руки, а «мясо с ног» срезало ядром.

Начиная с XVIII века корсарский корабль не мог выйти в море, не имея на борту судового лекаря. [59] В 1715 году доктор медицины Жан Кошон Дюпюи, врач военного госпиталя в Ла-Рошели, предложил создать в Рошфоре учебное заведение, готовившее военно-морских хирургов. Первая в мире академия такого рода открылась в 1722 году; по ее подобию были созданы школы в двух крупных французских портах — Тулоне и Бресте. На обучение принимали лиц, достигших четырнадцати лет, умеющих писать, брить и открывать кровь, обладающих здоровыми руками без повреждений. Учащиеся посещали больных в госпитале, присутствовали при препарировании трупов, стажировались у аптекарей, изучали методы лечения внутренних органов, хирургию и ботанику. Курс обучения был рассчитан на четыре года, для перехода на следующую ступень следовало сдать экзамен.

На суше лечением больных занимались три категории врачевателей: ученые доктора-теоретики, хирурги и аптекари, лечившие от всех болезней. До XVIII века хирурги состояли в одном ремесленном цехе с цирюльниками, аптекари — с торговцами пряностями, поскольку пряностям приписывали различные целебные свойства. Основными методами врачевания считались кровопускание (его делали хирурги) и клистиры (их ставили аптекари). До конца XVIII столетия кровопусканиями и промываниями желудка лечили все недуги, включая помешательство. Судовыми лекарями чаще становились хирурги, поскольку им в большей степени приходилось иметь дело с ранами самого разного происхождения; однако они должны были в равной степени обладать познаниями врача и фармацевта.

Большинство врачей верили в то, что заживление ран — естественный процесс, а роль хирурга (помощника высшего исцелителя) сводится лишь к тому, чтобы создать условия для благоприятного исхода. Так, швейцарский хирург Ф. Вуртц рекомендовал промывать раны чистой и холодной водой и настаивал на том, чтобы руки лекаря и перевязочные материалы тоже были чистыми. Швы накладывали не при ранениях, а после хирургического вмешательства. Единственной операцией, которую проводили «в полевых условиях», была ампутация, поэтому среди флибустьеров было много одноруких, одноногих. Впрочем, калеки были не только среди них: в XVIII веке обороной Картахены от флотилии адмирала Вернона руководил доблестный испанский воин дон Блаз де Лезо, которого называли «получеловеком», поскольку у него не было одной руки, одной ноги и одного глаза, потерянных в сражениях.

С конца XVI века благодаря «отцу французской хирургии» Амбруазу Паре (1510–1590) кровотечения при ампутациях стали останавливать наложением жгута вместо прижигания раны каленым железом или едкими веществами, хотя в британском военном флоте культю и в XVIII веке все еще прижигали порохом. Раненые, которым отнимали конечности, уже пораженные гангреной, часто умирали, поэтому в XVII веке ампутацию стали проводить еще до начала воспалительных процессов. Во многих случаях превентивные операции вызывали смерть пациента, который без столь радикального вмешательства мог бы выжить и даже сохранить тело в целости.