Татьяна Поздняева - Воланд и Маргарита

Булгаков наделяет сатану не только распространенными в легендах чертами (например, хромотой, которую в данном случае обыгрывает как «ревматизм» (с. 674), вероятно, комическую репродукцию ревматизма, полученного чертом Ивана Карамазова в «Братьях Карамазовых» Ф. М. Достоевского). Образ Воланда задуман шире – он вбирает в себя черты многих языческих божеств, связанных с подземным миром. О «родословной» Воланда мы будем подробно говорить в части II («Игра перевертышей», гл. 4). Отметим пока, что ассоциативная связь с Осирисом вполне уместна еще и потому, что Древний Египет – логический мостик к первохристианским гностикам и другим сектам, подробно описывавших Люцифера. Это позволило И. Ф. Бэлзе в работе «Генеалогия „Мастера и Маргариты“» вспомнить гностическую легенду, по которой низринутый за гордыню с небес Люцифер повредил себе ногу и стал хромым.

Бэлза также подметил, что Воланд куда более величественен, чем, скажем, Мефистофель в «Фаусте» И.-В. Гёте, что опять-таки приводит к Люциферу: «В „Трагической истории доктора Фауста“ Кристофера Марло… Мефистофель оказывается лишь „слугой великого Люцифера“ (a servant to great Lucifer), которого он называет Arch-regent and commander of all spirits (верховный вождь и повелитель всех духов)…» [30]

То, что у булгаковского сатаны есть черты и древнеегипетского божества, и Люцифера, заставляет вспомнить, что в начале XX века ученые широко изучали раннехристианские египетские секты. Так, многие из них связывали происхождение герметизма с религией древних египтян. В текстах средневековых алхимиков нередко цитируется «Изумрудная скрижаль» Гермеса Трисмегиста, древнейший памятник египетского герметизма – философии, основанной на высшей мудрости и тайном знании. Герметико-гностические тексты использовались алхимиками, средневековыми монахами, каббалистами, учеными (например, Т. Парацельсом). Д. Странден отметил близость герметизма к масонству. Ученик, который обтесывает «грубый камень» своего духа в гладко обработанный кубический камень, пригодный для строительства «Соломонова храма», т. е. храма духовно возрожденного человечества, – это первая ступень. Следующая ступень – мастер (подмастерье – характерная ступень у масонов – здесь отсутствует). [31]

Мы невольно возвращаемся к предполагаемой «посвященности» мастера и его связи с Воландом. Слово «сатана» буквально означает «противник Бога». Сатана способен улавливать и направлять творческую энергию людей на разрушение, во зло. В одном из масонских журналов говорится: «Сатана не только отрицатель какой бы то ни было веры, основанной на религии, но к тому же еще и распространитель всякого научного знания. В мозгу мыслителя он – дух исследования, критики, философских изысканий, он – представитель союза научного знания с философией против обскурантизма». [32]

Что ж, и роман мастера – пример «отрицания какой бы то ни было веры, основанной на религии», а в интеллекте мастеру не откажешь.

Возвращаясь к символике атрибутов Воланда, обратим внимание на то, что Воланд использует такой христианский символ, как треугольник (Иван Бездомный видит его на крышке портсигара, Степа Лиходеев – на крышке часов). В русском православии треугольник появился значительно позже, чем на Западе, – в XVII веке – и служит символом Пресвятой Троицы. Как и многие символы, треугольник использовался в каббализме, у масонов и в других тайных объединениях, естественно, с иным значением. В контексте романа Булгакова Воланд присваивает себе треугольник как эмблему верховной власти. Если своим поведением он демонстрирует могущество над судьбами людей, почему бы не узурпировать и символ триипостасности, показывая тем самым, что он является творческим, спасительным и духовным началом всего живого? В связи с рассмотренными нами травестиями православных служб, пародированием Евангелий и «заимствованием» обстановки православного храма наше предположение вполне уместно. Треугольник на часах может означать власть над временем.

Власть Воланда, точнее ее объем, сосредоточена в «живом глобусе», в планете, сжатой до размеров игрушки. Это «управление» землею и человеческими судьбами вызывает в памяти гностическую легенду о Люцифере, «деннице Бога», которому еще до его низвержения Земля была отдана в полное владение. Могущество Люцифера состояло в том, что все земные элементы вошли в состав его существа, и это заставило его возгордиться, почувствовать себя равным Богу. За гордыню Люцифер поплатился, но воздействия на физический мир и на души людей не был лишен, хотя сфера этого воздействия была ограничена. «Князь мира сего» – так называют сатану, однако его действия подотчетны Богу: только Бог может допустить искушения. «Живой глобус» в руках сатаны – доказательство его активной деятельности, но не всевластия в прямом смысле слова. То, что Воланд по желанию Маргариты вызывает демона смерти Абадонну, и то, что Земля – игрушка в его руках, демонстрирует могущество «князя мира сего», а то, что демонстрация эта очень проста и лишена амбициозного характера, делает ее в глазах Маргариты достоверной, убедительной и весомой, на что, конечно, Воланд и рассчитывает.

Воланд ни разу не противопоставил себя силе, способной повлиять на него. О Боге он вообще не говорит и ничем не выдает своего подчиненного положения. Даже неоднократно упоминаемое исследователями дуальное сосуществование с Иешуа представляется не совсем равноправным: если Иешуа просит за мастера, значит, Воланд волен ему отказать.

Что касается «присвоения» Воландом эмблемы Пресвятой Троицы, то, как «обезьяна Бога», в аду он предстает трехликим (Данте, «Божественная комедия»). В главе XXXIV «Ада» (37–39, 43–45) Данте описывает три лица сатаны: черное – знак духовного незнания (в противоположность Божественной Премудрости), красное – знак гнева и ярости (вместо любви), желтое, означающее бессилие (в противовес Богу-Творцу).

Исследователи нередко сравнивают бал у Воланда с описанием Вальпургиевой ночи у И.-В. Гёте, но есть и существенные отличия. Во-первых, временнóе несовпадение: Вальпургиева ночь приходится с 30 апреля на 1 мая. Воланд вполне мог появиться в Москве прямо с шабаша на горе Брокен, где в Вальпургиеву ночь собираются западноевропейские ведьмы, но свой бал в квартире № 50 он давал несколько позже. Второе отличие в том, что в шабаше участвуют ведьмы, тогда как на балу у Воланда никаких ведьм, кроме Маргариты (которая к тому же становится королевой), нет: бал дается мертвецам , восставшим на это время из гробов и пародирующим Воскресение из мертвых в день Страшного суда: они «оживают» в прижизненных обликах. Можно было бы предположить, что бал дается в вечности, если бы «оживление» гостей не носило характера игры: после «причастия» Воланда мертвецы возвращаются в свои гробы: с первым криком петуха «и фрачники и женщины распались в прах» (с. 691). Происходит бал «в пятом измерении», в ирреальном пространстве и остановленном времени, в дьявольском безвременье – негативе Божественной Вечности. Как объясняет Коровьев, «законы бального съезда одинаковы» (с. 686), значит, ежегодная встреча томящихся в аду преступников происходит по неизменной и жесткой схеме.