Татьяна Поздняева - Воланд и Маргарита

Тревога возникла в душе мастера с первого взгляда на Маргариту. Желтые цветы на фоне черного пальто (впоследствии шапочка с вышитой буквой «М» будет напоминать об этом первом тревожном предчувствии), а главное – взгляд. На мастера она «поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно» (с. 555). Но эта тревога сменилась вдруг осознанием того, что он «всю жизнь любил именно эту женщину!».

В период работы над романом активность Маргариты постоянно возрастает. «Она сулила славу, она подгоняла его и вот тут-то стала называть мастером » (с. 558), т. е. инициировала безымянного историка.

Вообще ее любовь к роману не уступает силе чувств к его создателю. Маргарита утверждала, что «в этом романе – ее жизнь». Увидев горящую рукопись, она судорожно и неудержимо заплакала, а заметив в мастере признаки безумия, постаралась в первую очередь оградить рукопись от уничтожения. Ее признание могущества Воланда («Всесилен, всесилен!») вызвано вовсе не возвращением мастера из клиники, не всеми увиденными ранее чудесами, а тем, что рукопись доставлена из ниоткуда целой и невредимой.

При этом ее страсть к произведению любимого возрастает одновременно с утратой интереса к нему самого мастера. Уже после того, как роман был обретен, а мастер и Маргарита стояли на пороге квартиры № 50, намереваясь отбыть в подвальчик, мастер в ответ на Воландовы вопросы категорично заявляет: «Он мне ненавистен, этот роман». И сразу же вступает в разговор Маргарита. «Я умоляю тебя, – жалобно попросила Маргарита, – не говори так. За что же ты меня терзаешь? Ведь ты знаешь, что я всю жизнь вложила в эту твою работу» (с. 708).

Первое, что она делает по возвращении в подвал, – читает роман до утра. И по мере чтения меняется ее душевное состояние. Если она встретила рукопись со страшным волнением, «задрожала и закричала, волнуясь вновь до слез» (с. 703), если перед чтением «на нее накатила вдруг ужасная мысль, что это все колдовство, что сейчас тетради исчезнут из глаз» (с. 714), то утром Маргарита полностью успокаивается. «Ее не волновали воспоминания о том, что она была на балу у сатаны, что каким-то чудом мастер был возвращен к ней, что из пепла возник роман… Все было так, как будто так и должно быть» (с. 747). Чтение возвращенной рукописи укрепляет в Маргарите веру в сатану, а последующий сон без сновидений, окончательно изменивший психику обоих, позволяет ей сказать: «Как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива, что вступила с ним в сделку! О, дьявол, дьявол!» (с. 781). Сетуя на пассивность мастера, она пытается вызвать сочувствие к своим терзаниям: «…я потеряла свою природу и заменила ее новой, несколько месяцев я сидела в темной каморке и думала только про одно – про грозу над Ершалаимом, я выплакала все глаза…» (с. 782). Опять о романе. И, даже улетая за земные пределы, она все еще беспокоится. «Но только роман, роман, – кричала она мастеру, – роман возьми с собою, куда бы ты ни летел» (с. 787).

Самоотверженность? Конечно. Но дьявольский импульс здесь изначален. В общем-то трудно представить себе эту любовь без связующего – романа мастера. То, что мастер и Маргарита созданы друг для друга, они поняли сразу: оба знали, что их встреча – неизбежность, но мастер не торопил свою «тайную жену» оставить особняк, он чувствовал если не трагизм, то драматичность ситуации, он понимал истоки своей болезни и ощущал полное бессилие перед властно вторгшимися в его жизнь силами. Но и Маргарита понимала, что сверхъестественное, пусть и неназванное, стоит за ее спиной. Мастер молчал об истоках своего решения написать роман о Понтии Пилате, Маргарита не расспрашивала его, все само собой разумелось. Когда же роман был закончен, их отношения утратили вдруг прежний накал: «…и мы оба жили тем, что сидели на коврике на полу у печки и смотрели в огонь… Она стала уходить гулять» (с. 560). Пристальное вглядывание в огонь словно обещает новую вспышку, и любовь вспыхнула вновь вместе с горящей рукописью, а вместе с тем к Маргарите пришло окончательное решение порвать с прошлым и спасти мастера либо погибнуть вместе с ним. Решение пришло от нее, мастер знал, что ничего хорошего предложить ей не в состоянии.

Главное, что привлекло в Маргарите мастера, – даже не ее красота, а «никем не виданное одиночество в глазах» (с. 555). Он нашел родственную душу (родство в одиночестве!), потому что степень увиденного в Маргаритиных глазах одиночества была непомерна.

Исследователи много писали о Маргарите: о ее жертвенности, преданности, верности. И. Галинская проанализировала философскую модель образа Маргариты, которую она понимает как художественное воплощение теологемы Софии – вечной женственности, восходящей к Григорию Сковороде и В. С. Соловьеву. [182]Здесь интересна попытка абстрагироваться от обычной для исследователей конкретизации Маргариты, от ее сравнений и чуть ли не отождествления с третьей женой Булгакова, Еленой Сергеевной. Однако правомерность «софийности» представляется более чем сомнительной.

Во-первых, понятие софийности неотделимо от понятия божественности, ибо София есть Премудрость Божия. Вечная Женственность, о которой так много и спорно писал В. Соловьев, все же находится с этим в прямой связи: София для него – душа мира, обнимающая его с момента творения. О какой же «софийности» Маргариты можно говорить, если перед нами явление прямо противоположное? Маргарита связана с сатаной, она вызывает его, принадлежит ему, повинуется и соблазняет мастера, толкает на последний, крайний шаг. Да, ее чувство неземное, но явно демоническое. Само появление Маргариты связано с тревогой в душе мастера; ему неприятны желтые цветы, которые «очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто» (с. 554). И сравнение любви с убийцей, молнией и ножом, и тревожность желто-черного контраста, и пассивность мастера, не предлагающего себя Маргарите в качестве законного мужа, ничего от нее не требующего, а только благоговейно принимающего ее волю, оправданны. Цена, которую пришлось заплатить за эту любовь, – высока: Воланд и его царство. Самостоятельно мастер не принимает никаких решений, все решает Маргарита. Он полностью во власти охватившего ее восторга от всесильности дьявола.

В противовес концепции И. Галинской в образе Маргариты можно скорее усмотреть черты ветхозаветной Лилит – первой жены Адама, настаивавшей на своем главенстве и покинувшей Адама для разрушения и погибели. Вероятно, именно поэтому на балу у Воланда Маргарита пожалела детоубийцу Фриду: ведь Лилит – губительница младенцев, ею пугали непослушных детей. В общем, Маргарита разрушает жизнь мастера, посредством своей воли подчиняя его воле Воланда, в царстве которого они оказываются навсегда связаны.