Бронислав Малиновский - Сексуальная жизнь дикарей Северо-Западной Меланезии

Главные участники похорон и родственники соответствующими группами занимают главное место вокруг могилы. За пределами этого внутреннего круга сидят жители деревни и гости, каждая община отдельно; их настроение и поведение имеют тем менее трагичный характер, чем дальше они размещаются от умершего, вплоть до того, что на краю этого скопища людей мы найдем тех, кто оживленно разговаривает, ест и жует бетелевый орех. Центральная группа участников похорон издает вопли глубокой скорби, другие поют песни, и, по мере того, как проходит ночь, люди поднимаются и произносят отрывки магических заклинаний в честь покойного, распевая их над головами со- бравшихся.

Телу не дают долго пребывать в покое — если можно так выразиться, имея в виду странный, рокочущий и нестройный шум от пения, воплей и публичных речей. Вечером следующего дня тело извлекают из могилы и осматривают на предмет обнаружения колдовских знаков (см. илл. 33). Такой осмотр дает наиболее важные улики касательно того, кто причинил смерть посредством колдовства и по какой причине это было сделано. Я несколько раз присутствовал при этой церемонии. Снимок для илл. 33 был сделан во время первой эксгумации Инейкойи, жены Тойодалы, моего лучшего информатора в Обураку [52] Более подробную информацию о колдовских знаках см. в «Преступлении и обычае...» .

Перед рассветом после первой эксгумации тело извлекают из могилы и отделяют от него несколько костей. Эту анатомическую операцию проделывают сыновья человека, которые часть этих костей хранят как реликвии, а остальные раздают определенным родственникам. Этот обычай был строго запрещен администрацией — еще один пример того, как предрассудкам и моральной щепетильности «цивилизованного» белого человека приносится в жертву наиболее священный религиозный обычай. Однако тробрианцы столь глубоко привязаны к этому обычаю, что он все еще подпольно практикуется, и я видел челюстную кость мужчины, с которым разговаривал за несколько дней до того, свисающей с шеи его вдовы (см. илл. 34, 35 и 36).

Отделение костей и их последующее использование в качестве реликвий есть акт почтительности; процесс отделения их от разлагающегося трупа — тяжелая, неприятная, внушающая отвращение обязанность. От сыновей умершего в соответствии с обычаем ожидают, что они смирят и скроют свое отвращение и будут сосать какие-то частиразлагающихся тканей, когда очищают кости. С целомудренной гордостью они обычно говорят: «Я обсосал лучевую кость моего отца; мне пришлось отойти в сторону, и меня вырвало; я вернулся назад и продолжил». После того, как они очистили кости, что всегда делается на морском берегу, они возвращаются в деревню, и родственницы умершего ритуально «моют их рты», давая им еду и очищая им руки с помощью кокосового масла.

Кости подвергают обработке с различными целями, как для практических нужд, так и для украшений: череп превращается в горшочек для извести, которым пользуется вдова; челюстная кость преобразуется в шейное украшение, свисающее ей на грудь; из лучевой, локтевой, большой берцовой и некоторых других костей вырезают лопаточки для извести, которую используют с бетелем и орехом арековой пальмы.

Любопытное смешанное чувство лежит в основании этого комплекса обычаев. С однойстороны, по-видимому, имеет место желание вдовы и детей сохранить какую-то часть любимого усопшего. «Реликвия (kayvaluba) возвращает покойного назад, в наше сознание, и делает нашу душу нежной». С другой стороны, использование этих реликвий рассматривается как тяжелая и неприятная обязанность, как своего рода благочестивая плата за все благодеяния, полученные от отца. Как мне объясняли, «наш разум горюет по человеку, который кормил нас, который давал нам есть лакомства; мы сосем его кости, как палочку для извести». Или еще: «Правильно, что ребенок должен сосать локтевую кость отца. Ведь отец брал руками его экскременты и позволял ему мочить свои колени» (сравните с подобными высказываниями, приведенными в разд. 3 гл. I). Таким образом, использование реликвий является в одно и то же время и помощью понесшим утрату вдове и детям, и актом сыновней почтительности, которая должна строго соблюдаться.

Для родственников покойного по материнской линии (veyold) использование его костей строжайше табуировано. Если они нарушат это табу, они заболеют, у них распухнут животы, и они могут умереть. Такой контакт особенно опасен, когда кость еще влажная от телесных соков покойного. Когда несколько лет спустя кости передаются родственникам, они преподносятся тщательно завернутыми в сухие листья, и тогда их берут руками, но только очень осторожно. В конечном счете их помещают на скалистых рифах, возвышающихся над морем. Так эти кости несколько раз переходят из рук в руки, прежде чем достигают места своего последнего успокоения.

У более отдаленных свойственников и друзей покойного имеются его ногти, зубы и волосы,которые они вставляют во все виды траурных украшений и носят как реликвии. Личные вещи покойного используются таким же образом; и в наши дни, когда телесные останки нередкоприходится прятать, такой обычай пользуется большой популярностью (см. илл. 92).

После второй эксгумации тело захоранивают, поминки заканчиваются, и люди расходятся; но вдова, которая все это время находилась рядом со своим мужем, не ела, не пила, не переста- вала рыдать, еще не освобождается. Вместо этого она отправляется в небольшую клетку, сооруженную внутри ее дома, где будет находиться на протяжении нескольких месяцев подряд, соблюдая строжайшие табу. Она не должна покидать это место; говорить она может только шепотом; она не должна касаться пищи или питья руками и вынуждена ждать, пока ей положат их в рот; она остается заключенной в темноте без свежего воздуха или света; ее тело вымазано толстым слоем сажи и жира, которые не будут смыты на протяжении долгого времени. Она отправляет все жизненные потребности внутри, и ее родственники должны выносить испражнения наружу. Так она живет несколько месяцев, запертая в низком, душном, очень темном пространстве, таком тесном, что, разведя руки, она почти достает до противо- положных стенок; оно часто наполнено людьми, которые помогают ей или утешают ее, и пропитано неописуемой атмосферой человеческих испарений, накопившейся телесной грязи, несвежей пищи и дыма. Кроме того, она находится под более или менее активным контролем и наблюдением родственников ее мужа по материнской линии, которые рассматривают соблюдение ею траура и связанных с ним лишений как свою обязанность. Когда срок ее вдовства близок к своему завершению — его продолжительность зависит от статуса ее мужа и варьирует примерно от полугода до двух лет, — она постепенно освобождается от своего прежнего состояния с помощью родственников покойного мужа. Пищу кладут ей в рот, но уже сопровождая это ритуалом, позволяющим есть своими руками. Затем посредством обряда разрешают разговаривать, и в конце концов она освобождается от табу, предписывающего ей пребывание в заключении: с помощью соответствующего обряда вдове предлагается выйти наружу. На церемонии окончательного освобождения (усилиями женской veyola покойного мужа) ее моют, умащают и облачают в новую яркую трехцветную травяную юбку. Это делает ее вновь готовой к браку.