Марина Сербул - Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII—XIX веков

В биографии же представителя старшего поколения «добродетельных» дворян – дядюшки Софьи Стародуме – присутствует «буржуазный момент» (Д. Благой), в котором также отразились реальные процессы жизни русского дворянства второй половины XVIII века.

Удалившись от службы и двора, Стародум уезжает в Сибирь – «в ту землю, где достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая правосуднее людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды верно и щедро» (судя по этим объяснениям, Стародум составил свое состояние на золотых приисках).

Зарабатывая таким путем средства к жизни, Стародум приближается к тому полезному для государства «торгующему дворянству», о котором говорится в переведенном Фонвизиным в 1766 году сочинении французского просветителя аббата Куайе «Торгующее дворянство, противуположенное дворянству военному». Но деньги не являются для Стародума самоцелью, он не промышленник и не приобретатель. Деньги ему нужны для того, чтобы его племянницу при замужестве не «остановляла бедность жениха достойного».

Помещик и крепостные

«Недоросль» – прежде всего пьеса о «злонравии» помещиков-крепостников, которое порождено их невежеством, бескультурьем и которое мешает им стать подлинными сынами отечества. Недаром она завершается сентенцией Стародума, обращенной к зрителям: «Вот злонравия достойные плоды!»

Как же реально бороться со «злонравными невеждами», употребляющими во зло свою «полную власть» над людьми?

Фонвизин вводит в комедию чиновника наместничества Правдина, имеющего «повеление объехать округ» и выявить «злонравных невежд, которые, имея над людьми своими полную власть, употребляют ее во зло бесчеловечно». Правдин, собираясь унять бесчинствующих крепостников, рассчитывает на поддержку своего наместника, которому он дает самую лестную характеристику: «Мы в нашем краю сами испытали, что где наместник таков, каковым изображен наместник в Учреждении, там благосостояние обитателей верно и надежно».

Уже и в XIX веке многим читателям и зрителям было непонятно, с каким изображением в Учреждении Правдин сравнивает своего наместника.

В 1775 году Екатерина II издала «Учреждение для управления губерниями». Согласно этому документу, во главе каждой губернии были поставлены губернатор и его помощник – вице-губернатор. На две-три губернии назначался наместник, который на местах представлял особу государя и осуществлял верховную власть. Екатерина повелевала наместнику быть «оберегателем изданного узаконения, ходатаем за пользу общую и государеву, заступником утесненных». Наместник имел право «пресекать всякого рода злоупотребления, а наипаче роскошь безмерную и разорительную, обуздывать излишества, беспутство, тиранство и жестокость».

У Фонвизина наместник применяет по отношению к Простаковым петровский закон об опеке. Екатерина в «Наказе» напоминала: «Петр Первый узаконил в 1722 году, чтобы безумные и подданных своих мучащие были под смотрением опекунов. По первой статье сего указа чинится исполнение, а последняя для чего без действа осталася, неизвестно». Но и при правлении Екатерины закон этот почти не применялся, а если и применялся, то приговоры о злодеях-помещиках отличались случайностью и непоследовательностью.

На этом фоне выделяется, пожалуй, только вопиющее «дело Салтычихи», начавшееся в 1762-м и завершившееся в 1768 году вынесением помещице Салтыковой смертного приговора. По приказу Екатерины этот приговор был заменен лишением дворянства и фамилии и пожизненным заключением в монастырской тюрьме, где «Дарья Николаева дочь» провела тридцать три года. Но для такого наказания нужно было «душегубице и мучительнице» убить собственноручно 139 своих крепостных. В том же 1768 году помещица Марья Ефремова за убийство своей крепостной девушки отделалась только церковным покаянием, а в 1770 году вдова генерал-майора Эттингера, засекшая крепостного, была всего лишь на месяц заключена в тюрьму.

Свое право «тиранствовать» над крепостными невежественная Простакова оправдывает ссылкой на Манифест о вольности дворянства. «Мастерица толковать указы» здесь не одинока. Многими Манифест о вольности дворянства был понят как увольнение сословия от любых обязанностей с сохранением всех сословных прав. Между тем Манифест 1762 года отменял, причем с ограничениями, только обязательную 25-летнюю срочную службу дворян. Ни о каких новых правах над крепостными, ни о каком сечении слуг в законе не было ни слова. Более того, в законе настойчиво подтверждались некоторые господские обязанности, например установленное Петром I обязательное обучение дворянских детей.

Манифест торжественно возвещал, что к настоящему времени принудительной службой дворянства «истреблена грубость в нерадивых о пользе общей, переменилось невежество в здравый рассудок, благородные мысли вкоренили в сердцах всех истинных России патриотов беспредельную к нам верность и любовь, великое усердие и отменную к службе нашей ревность».

Принудительную срочность 25-летней службы закон заменил нравственной обязанностью, стремясь из повинности превратить ее в требование гражданского долга под угрозой изгнания из порядочного общества. Помимо обязательной службы дворянство призывалось к попечительной и человеколюбивой деятельности в крепостной деревне, а также на поприще местного управления и суда (В. Ключевский). Но, как чаще всего бывает, реальное положение дел расходилось с теоретическими постулатами.

Комедия Фонвизина и литература XVIII века

Помимо зарисовок с натуры Фонвизин в «Недоросле» широко использовал и мотивы, наблюдения, выражения, заимствованные из произведений русских и западноевропейских писателей. Говорящая фамилия Скотинина явно восходит к строчке из сатиры А. Сумарокова «О благородстве» (1772): «Ах! должно ли людьми скотине обладать?»

Изображение быта и нравов семейства Простаковых напоминают «Письма к Фалалею», напечатанные в сатирическом журнале Н. Новикова «Живописец» (1772). Это и отношение к собственным крестьянам (Отец Фалалея, Трифон Панкратье-вич, пишет своему сыну: «С мужиков ты хоть кожу сдери, так не много прибыли. Я, кажется-таки и не плошаю, да што ты изволишь сделать: пять дней ходят на мою работу, да много ли в пять дней сделают; секу их нещадно, а все прибыли нет…» Простакова Скотинину: «Хоть бы ты нас поучил, братец-батюшка; а мы никак не умеем. С тех пор как все, что у крестьян ни было, мы отобрали, ничего уже содрать не можем»). Это и «звериная» любовь матери к сыну – Акулины Сидоровны к Фалалею, Простаковой к Митрофанушке; и бешеный нрав помещиц («То-то проказница, – нежно замечает о своей жене Трифон Панкратьевич, – я за то ее и люблю, что уж коли примется сечь, так отделает, перемен двенадцать подадут» (т. е. поменяют двенадцать розог. – М. С.). «Все сама управляюсь, батюшка, – жалуется Простакова Правдину. – С утра до вечера, как за язык повешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем дом и держится…»). Очевидно, не случайно, что дядюшку Скотинина и Простаковой зовут Вавилой Фалалеичем.